Лабиринты чувств
Шрифт:
— А здесь главное — не результат. Здесь главное — процесс.
— А! Понял, — закивал он. — Значит, надо найти супермаркет и купить водки.
— Это еще зачем? — с напускной строгостью спросила Юлька.
— Ехать обратно в этой… — он ткнул пальцем в вагон. — В электричке.
— Ну уж нет, — решительно сказала Юлька — Обратно мы в электричке не поедем. А то ты окончательно сопьешься. Это экскурсия в одну сторону. Москва — Петушки. Даже у Венечки не хватило сил написать «Петушки — Москва». Через полчаса на Москву пойдет автобус экспресс… Интересно, я смогу довести тебя до площади?
— Я сам могу идти! — возмутился Квентин. Встал, покачнулся и отчетливо сказал: — Твою мать…
В экспрессе он спал, и блаженная улыбка бродила по его разомлевшему лицу. Спал всю долгую дорогу до столицы, до самого Щелковского автовокзала…
А проснувшись, протер мутные глаза, мучительно глянул на Юльку и простонал:
— Пить… Шланги… как это?… За — ла-ки-ровать…
— Нет, дорогой, — засмеялась она. — Вот это называется: похмелиться. Так и быть, разрешу тебе еще бутылку пива Но это все.
— Душа горит… — повторил Квентин Васины слова — О… загадочная русская душа… Она у вас все время горит?
— Почти.
— Тогда — понимаю… Если вот так… — ткнул он себя кулаком в грудь, — то это невозможно…
Глава 13
МАМИНЫ ДОЧЕНЬКИ
— Ты где шаталась? — накинулась на Юльку Оля. — Я тут все выдраила, вылизала, а она смылась на целые сутки! Ты забыла? Сейчас поезд надо встречать.
— Не забыла. Одному человеку всю ночь было плохо… — она фыркнула. — Я его напоила…
— Ты и сама как с похмелья, — в ужасе завопила Оля. — Прими душ, а то мама сразу разрыв сердца получит.
По полу были разбросаны газеты с Юлькиными статьями из синей папочки, в которую она складывала на память свои публикации.
— Я тут смотрела… — засуетилась Оля. — Я сейчас соберу… Знаешь, вот здесь у «Ю» плохо палочка пропечаталась. Похоже на «О», правда?
Юлька глянула и усмехнулась про себя. Это была ее статья о «Севильском цирюльнике» с портретом Дениса в профиль, на котором отчетливо вырисовывался длинный нос ревнивца…
Странно, сейчас его лицо не вызывало в ней никаких ощущений, воспоминаний. Просто равнодушие… Один из многих, с кем сводила журналистская судьба…
И что только она в нем находила?
— Правда. И что с того? — равнодушно ответила Юлька.
— Давай скажем, что это моя…
Юлька пожала плечами.
— Говори, что хочешь. Но почему только одна? Как ты это объяснишь?
— А остальное — репортажи на Московском городском канале. Я продумала. Мама видела твои по ОРТ, а мои не могла видеть, потому что у них антенна не принимает, правильно?
На что другое, а на то, чтобы суметь выкрутиться, Оленькины мозги шурупили, что надо…
— Вы не волнуйтесь, девочки, я вас не стесню. Я только на два дня.
Мама оглядела маленькую комнату. Как они тут только помещаются? И письменный стол один…
— Ну что ты, мамочка! — хором воскликнули сестры, поневоле испытывая жуткое облегчение. — Останься подольше…
— Не могу, у меня же ученики, — гордо ответила мама. — Вот, на праздники только вырвалась… Я же репетиторством занимаюсь. Двух таких чудных девочек готовлю… Тоже на журфак хотят поступать. А им с заочных курсов такие сложные темы присылают — ну просто не сочинение, а кандидатская диссертация. Представляете, «Художественная функция сна в русской литературе девятнадцатого века»!
— Подумаешь! — насмешливо скривилась Оленька. — Четыре сна Веры Павловны…
Мама строго посмотрела на нее сквозь очки. Как будто собиралась сказать: «Садись. Два».
— Да что ты! А Достоевский, «Сон смешного человека»? А «Светлана» и «Людмила» Жуковского? А сон пушкинской Татьяны? А Лермонтов… «В полдневный жар в долине Дагестана…»?
Оленька шутливо вскинула вверх руки:
— Сдаюсь… Все… Убедила. Давайте лучше обедать.
Она пихнула сестру локтем в бок и сделала выразительные глаза, чтоб Юлька перевела разговор на другую тему, а сама благоразумно смылась на кухню.
Мама распаковывала сумку с домашними гостинцами и недоуменно выговаривала Юльке:
— Нет, это потрясающе! Чему же вас учили в университете? Вы же должны знать это как свои пять пальцев! Как же можно писать, не имея понятия о родной литературе?!
— Мамочка, мы имеем… — Юлька скрипнула зубами. Опять ей выгораживать эту дуреху… Отчитываться за двоих. Ты еще не назвала сон Обломова и сон Свидригайлова…
Взгляд у мамы потеплел. Она воодушевилась.
— Да-да, именно! Сон — как голос совести. Мы с девочками тоже заканчиваем анализ Достоевским. Неужели Олечка…
— Да она просто прикалывается, — заступилась за сестру Юлька.
Мамины брови тут же гневно поползли вверх.
— Юлия! Что это за словечки? Что за жаргон? Прикалывают брошку к платью. Если вы изъясняетесь таким языком…
Юлька примирительно обняла ее за плечи, улыбнулась.
— Мамочка, есть русский письменный и русский устный. Конечно, я не имею в виду ненормативную лексику… Ой, это ореховый пирог! Наш любимый! — Она развернула промасленный пергамент и вдохнула ароматный дух грецких орехов с корицей. — Обалдеть!
— Юлия, ты опять! — воскликнула мама. — Ты меня с ума сведешь! Почему не сказать: бесподобно… восхитительно…
— И бесподобно, и восхитительно! — подтвердила Юлька. Она тоже помчалась на кухню, громко извещая сестру: — Оля! Ставь чайник! Мама привезла «ореховое чудо»!
На кухне толстая Лида демонстративно пихалась с Олей около плиты, не давая занять ее конфорку. Ей почему-то срочно приспичило жарить яичницу.
— Юль, скажи ей! — Ольга изо всех сил сдерживалась, чтобы не сцепиться с ненавистной соседкой. Не будь мамы, она бы этой Лиде…