Лабиринты памяти

Робер Кристина

– Мари… Мари! Уводи его.

Домор подобрался к Блодвинг совсем близко, но безликая, захваченная происходящим с Маркелом, не замечала его. Алекс пригибался к земле все ниже и ниже, тихо рыча. Мари пыталась поднять его, корчилась, стиснув зубы, но у нее не получалось. И вдруг Маркел оттолкнул сестру и приложился губами к своей руке, стал слизывать кровь как сумасшедший, и в темноте в его глазах вспыхнуло дьявольское пламя.

Блодвинг внезапно захрипела, и место, где они с Валери стояли, вдруг подсветилось и даже ослепило на мгновение. Ника инстинктивно прикрыла глаза рукой и заморгала. Сквозь блики прорезалась картинка: Домор держал ладони за спиной безликой, а от его пальцев сквозь тела Блодвинг и Валери тянулись ослепительные нити – тонкие, как иглы, и острые, пронзающие их насквозь. Нож выпал

из рук Блодвинг, ее глаза закатились, а лицо превратилось в уродливую маску: черты стали меняться на глазах, сползали и растягивались, делались тоньше, искажались и размазывались, как масло. Из глаз и губ Валери заструилась кровь, ее бездыханное тело повисло на теле Блодвинг, тянуло вниз, но сила этих необъяснимых светящихся нитей удерживала их в вертикальном положении, а глаза Домора, серые и бесстрастные, смотрели на Нику.

Мари вскрикнула, отползая. Порыв ветра подхватил пустой стаканчик из-под крови – человеческой или эльфийской, – той, которой Блодвинг напоила Маркела. Стаканчик еле слышно ударился о ствол дерева, и Ника, отбросив замешательство, кинулась к безликой, резко схватила нож и полоснула себя по ладони. Боли не было – только азарт и бешеный стук сердца в ушах. Она перехватила кровавый взгляд Маркела, застывшего в прыжке, бросилась на него и ударила локтем в челюсть в надежде хоть ненадолго обездвижить, отбросила пропитанную кровью рубашку и изо всех сил сжала ладонь, выдавливая кровь в его рану.

Маркел снова зарычал. Звук был гортанным, животным. Он бросился на нее и схватил за горло, вдавливал в землю, брызжа слюной, прожигая диким, нечеловеческим взглядом. Из его десен прорезались клыки, и форма глаз менялась – заострялась, вытягивалась. Дыхание стало тяжелым и зловонным, словно сама смерть занимала его тело.

Ника брыкалась изо всех сил, била его кулаками по спине, царапалась и пыталась укусить – что угодно, лишь бы сбросить его с себя. Боялась за Алекса, за свою жизнь и еще хотела проверить, права ли была Блодвинг, получилось ли вылечить его. Но в какой-то момент все эти человеческие желания отошли на второй план, утонули в мыслях другого существа, дикого и абсолютно бесстрашного. Она ощутила силу в своих пальцах, когда царапала Алекса по спине, когда раздирала кожу, когда смогла ударить его коленкой в бок и перевернуться. Видела эти звериные глаза, показавшиеся ей такими знакомыми, такими ненавистными – глазами, от которых она убегала и которые искала уже тысячу лет, – и думала лишь о том, что в этот раз он ее не убьет, что все закончится по-другому.

Чьи это мысли? Откуда они?

Это существо в ее теле дотянулось до раны на его боку и просунуло внутрь пальцы, разодрав уже схватившуюся кожу. Маркел оглушил ее яростным воем, и вдруг чьи-то руки резко дернули ее вверх и потащили куда-то.

Ника все еще была в своем теле, брыкалась и кричала, но плохо понимала, что происходит. Кровь шумела в венах, сердце бешено билось о ребра, зубы сводило и нос жгло от запаха крови. Последнее, что она увидела, – это тело Маркела, бездыханное и окровавленное. Он лежал ничком на земле, и она так и не смогла понять, дышит он или нет. А потом ее поглотил водоворот звуков, и она готова была упасть, но чьи-то сильные руки крепко прижимали ее к себе.

– Верни меня! – кричала она.

Сколько прошло – минута, час? А потом тело словно одеревенело. Горло онемело, как от сильного анестетика, и Ника хотела схватиться за него, попыталась вдохнуть, но не смогла и пальцем пошевелить. Просто осела, полностью обездвиженная, ничего не видя и не слыша. И только она подумала, что умирает, как все прекратилось. Домор рывком поставил ее на ноги и быстро ощупал голову, руки, ноги.

– Да отстань ты от меня! – Ника ударила его по руке, но Домор схватил ее за плечи и замер, холодным взглядом буравя ее лицо. Ника резко закрутила головой. Портал выплюнул их на вокзальной площади – как и в прошлый раз, когда она впервые попала сюда с Михаилом. В terra тоже была ночь, вдалеке шумела дорога, редкие прохожие двигались мимо здания вокзала. Домор удерживал ее за плечи на вытянутых руках, а Ника пыталась вырваться, пыталась дотянуться кулаками до его груди, но тщетно: силы покинули ее, и та душа, видимо убедившись, что ей ничего не

угрожает, ушла зализывать раны и оставила ее одну – с последствиями сделанного.

– Принцесса вытащит его, все будет хорошо, – бесстрастно сказал Домор.

От ярости по щекам катились слезы. Ника вцепилась ногтями в его руки и надавила изо всех сил. Но Домор только зубы стиснул, и она увидела, как напряглась его челюсть.

– Ты их убил, да? – зашипела Ника. – Этими своими нитями – ты убил их? А потом меня хотел убить?

– Только обездвижил, чтобы вернуться и убедиться, что принцесса забрала брата с собой.

Обездвижить. Только обездвижить. Но у Валери текла кровь…

Воздух чужого мира – мира, в котором была та же ночь, тот же апрель и такие же люди, – опалял горло. Глаза щипало, и Ника моргала, невидяще смотря на Домора и безуспешно прогоняя из памяти случившееся. Как раздирала его спину, как вновь открыла рану на боку, не думая, что может убить. Мысль была одна – выжить. Просто выжить. Защитить себя любой ценой. Защитить от монстра, в которого превратился Маркел.

– Все будет хорошо, – одними губами повторила она, перестав брыкаться. Домор осторожно отнял руки от ее плеч и стал вытирать ей лицо платком. Ника послушно стояла, смотря в пустоту поверх его плеча и видя лишь красные, налитые кровью глаза чудовища. Ее рука скользнула в карман куртки и нащупала телефон. Она сжала его и подавила ухмылку.

Что будет в августе – она по-прежнему не знала, но знала другое: кем бы ни было это чудовище, однажды она уже смогла приручить его. И поймет, как сделать это, снова – в этом мире или в любом другом.

До того момента я и не задумывался, верю ли я в бога, верю ли в рай и ад. Странно, да, слышать такое, ведь в те времена у всех нас был бог, а религия вершила судьбы. Но таким уж я был: пока сам не увижу, не придам значения.

Когда скулеж в ушах обратился в гул, а ноги обволокло густым туманом, я подумал, что оказался в загробном мире. Ад или рай? Здесь было холодно, я растирал руки, даже не обратив внимания на то, что кожа моя вновь разгладилась, а кости совсем не ломит. «Чистилище, Гидеон», – сказал ее голос. Я не помнил ее лица, да и в тот раз не увидел, только голос, который отчего-то сразу узнал. Это была Харута: «Моя Полоса, мой мир из Тумана, второй шанс для всех нас. Ты только береги мою девочку».

Из воспоминаний Гидеона, заточённых в книгу и оставленных на хранение Стамерфильдам

Глава 22. Пока горит свеча

Часовня Святого Саквия, пригород Лондона

Июнь 2017 года

Гидеон расставил новые свечи в нишах и поджег фитильки. Его всегда завораживал разгорающийся огонь. Он напоминал зарождение новой жизни: сначала ярко вспыхивал, врываясь в мир криком младенца, затем на мгновение затухал, беря паузу для осознания факта своего рождения, и постепенно разгорался ярким светом. Каждая свеча, оставленная прихожанином, несла в себе бесценную силу. Люди не всегда понимали, каким смыслом обладают их слова. Некоторые оставляли свечи, потому что так надо, потому что так все делают. Но ведь от искренности веры зависела продолжительность жизни свечи. Она, как оберег, горела за человека, хранила его тепло и заставляла сердце биться вопреки превратностям судьбы. Но люди не понимали этого.

Гидеон задумчиво смотрел на новые жизни, собственноручно расставленные в нишах, и пытался вспомнить, когда в последний раз видел человека, страстно верующего в свои мысли. Наверное, эта юная девушка, приходившая сюда каждый месяц, была именно такой. Каждый раз она так яростно просила милосердия для своей семьи… Гидеон никогда не показывался ей: укрывался в тени и только наблюдал, но всякий раз чувствовал маленький укор совести. Он знал, что ждет эту юную девушку, ее судьба была предопределена задолго до этих дней, и ему лишь оставалось с грустным восхищением наблюдать за ее верой и молиться, чтобы в час ее смерти все случилось быстро. Милая, милая небесная принцесса, тебе было суждено родиться мученицей, и ты с такой неосознанной гордостью несешь это бремя…