Лабиринты встреч
Шрифт:
— Разницу между влюблённостью и вожделением. Вожделение — сильное чувство, но поверхностное, мелочное и… всегда грязное. Как мусор, который плавает по поверхности. Его может быть много, он может быть очень ярким, но всё равно останется мусором.
— Я не понимаю. Ты мог бы говорить без метафор?
— Прости, — улыбка Захара сделалась смущённой и виноватой. Но мгновение спустя он стал так глубоко серьёзен, что у меня озноб по спине пробежал.
А Захар ответил:
— Вожделеющий думает только о собственном удовлетворении и на чувства объекта своих желаний ему наплевать. А влюбленный
Я не ответил. То, что говорил Захар, повторялось тысячи раз до него — в книгах, фильмах, в афоризмах. Но только сейчас я понял, что всё это не пустые словесные красивости, а самая что ни на есть настоящая правда.
— Ты разграничиваешь любовь и влюблённость, — сказал я только для того, чтобы не молчать. Тишина для меня была страшнее любого кошмара.
Захар сел на диван, спрятал лицо в ладонях. Выпрямился, свесил руки между колен.
— Каждый влюблённый мечтает, чтобы на объект его чувств напала бы злая собака, а он бы отважно и доблестно защитил предмет своей влюблённости. Любящий хочет, чтобы на объект его любви ни одна собака никогда даже не тявкнула.
Я поёжился.
— Врагу такого не пожелаешь. Особенно, когда оказываешься несчастным в любви.
Захар улыбнулся.
— Быть несчастным в любви невозможно. Даже если твоя душа разрывается от боли, сознавая её безнадёжность, ты сам всё равно будешь чувствовать себя счастливым, потому что любовь становится счастьем сама по себе.
— Но тебе ведь плохо! Значит ты несчастлив!
— Нет, совсем нет. Я счастлив. И мне очень хорошо.
— Не понимаю…
Улыбка Захара стала сочувственной.
— Для этого надо полюбить самому. Когда у тебя есть любовь, всё в жизни наполняется смыслом, каждая мелочь и любая секунда обретают индивидуальность и неповторимость. Мир становится ярким и многогранным, а в душе постоянно звучит музыка — самая прекрасная, какая только есть на свете.
Я хмыкнул скептично.
— Похоже на откровения обожравшего ЛСД наркомана.
Но Захар не обиделся.
— Наркотик — это тщетная попытка заменить настоящую любовь синтетической. Но любовь не терпит ни малейшего обмана. И карает за попытку подмены полной утратой личности.
— Захар, ты должен ему во всём признаться! — сказал я.
— Это невозможно.
— Это неизбежно, — возразил я. — Такие чувства нельзя скрывать вечно. Рано или поздно они прорвутся, и плохо тогда будет всем — и тебе, и ему. И мне, потому что я твой друг. Захар, если ты признаешься сам, то сделаешь это спокойно и тактично. Твой избранник либо примет признание, либо отвергнет, но в любом случае напряжение получит полную разрядку. Управляемую разрядку, Захар. А вот если чувство прорвётся само по себе… Это будет как стихийное бедствие. Оно принесёт боль всем.
Захар запрокинул голову, закрыл глаза.
— Я скорее убью себя самого, чем причиню малейший вред ему.
— Ты, Захар. Вот именно, что ты. А в случае прорыва тебя не будет. Останется только аффект. Когда переизбыток напряжения вырвется наружу,
— Да при чём здесь спермотоксикоз? — обиделся Захар.
Я криво усмехнулся.
— Если с любовью всё обстоит так, как ты говоришь, то тебе просто не захочется трахаться ни с кем, кроме твоего парня.
— Он не мой парень! — в голосе Захара прозвучала такая боль, что мне стало жутко.
— Он не мой парень, — безнадёжно повторил Захар. — И никогда не будет моим.
Я вздохнул. То, что я собирался сказать, было жестоким и обидным, но обойтись без этого было никак нельзя.
— Чувства чувствами, Захар, но и потребности тела ты никуда не денешь. А телу молодого здорового мужика нужен постоянный и обильный секс. И если реализовать эту потребность со своим избранником ты не можешь, а с другими партнёрами не хочешь, то физиология рано или поздно возьмёт своё, просто отключив тебе сознание и заставив действовать только под влиянием инстинктов. Ты ведь по девкам отправляешься только тогда, когда уже совсем невмоготу станет, так? Но телу этого мало. Ничтожно мало! Поэтому, когда напряжение всё-таки прорвётся…
— Я никогда не причиню ему вреда! — перебил меня Захар. — Никогда. Скорее убью себя, чем причиню ему малейшую боль. Это невозможно!
— Невозможно для тебя, — повторил я. — Но не для твоего аффекта. Поэтому поговори с тем парнем. Ведь ты всё равно ничего от этого не теряешь. Ну скажет он тебе «Нет!», и что от этого изменится? У тебя и так с ним ничего нет и не будет. Зато напряжение разрядится, и ты сможешь переключиться на кого-то другого.
— В каком это смысле? — нахмурился Захар.
— А если вместо любви образовалось пустое место, значит на это место надо поселить новую любовь.
— Ребёнок, — улыбнулся Захар с неожиданной для меня мягкостью. — Так уверенно рассуждаешь о том, о чём ни малейшего понятия не имеешь. Любовь не может быть пустым местом. Любовь к нему — единственное, что по-настоящему есть у меня в жизни.
— Как это? — не понял я.
— А что мне остаётся, как не любить его? Ничего другого у меня больше нет. Работа? Интересная, приятная, но её слишком мало, чтобы заполнить жизнь. Друзья… У каждого из них свои дела, свои интересны, в которых я всего лишь одна из составляющих. Так что единственное, что придаёт моей жизни смысл — это любовь. Без неё опять всё станет пусто, серо и однообразно.
— Понятно, — процедил я. — Скука тебя заела, и потому ты решил развлечься, сочинив себе великую страсть. Тут парнишка с прельстительной попкой очень кстати подвернулся, и ты воспылал к нему безответной и вечной любовью. Захар, а вот если бы в ту минуту рядом с тобой вместо симпатичного парня оказалась девчонка с роскошными сиськами? Какую причину для несчастности и безответности своих чувств ты придумал бы тогда? Сказал бы, что слишком зауряден, и потому недостоин такого абсолютного совершенства во всех отношениях, как она, а значит не можешь ей признаться?