Лаборатория. Железная власть
Шрифт:
Следующим утром Костя заехал за ней позже обычного и был какой-то странный: отвечал односложно и невпопад, словно его голова была занята другими мыслями. От него отчетливо веяло напряжением, и Марина с затаенной тревогой осознала — что-то не так. Костя довез ее до университета, и девушка сразу понеслась на лекцию — привычная круговерть на время вытеснила из головы беспокойные мысли. Но когда вечером она сбежала по крыльцу и запрыгнула к нему в машину, спасаясь от разыгравшегося апрельского ливня, то увидела, что любимого по-прежнему что-то терзает.
По дороге домой Костя вдруг свернул на расчищенный под новостройку пустырь в квартале от дома Марины.
— Да что с тобой такое, — не выдержала она, пока машина сбрасывала ход, хрустко подминая шелестя щий под колесами гравий. — Мне ты можешь сказать?
Она заглянула в лицо Кости, на котором отражалась какая-то внутренняя борьба.
— Дело в ребенке. — Он уставился в лобовое стекло, по которому барабанил дождь.
— В каком… ребенке? — Марину словно ударили по затылку.
Выдохнув, Костя откинулся на сиденье, закрыв глаза. Наконец, собравшись, он крепко сжал руль и коротко рубанул:
— Я женат.
Выдав это признание, он облизнул пересохшие губы и впервые посмотрел на Марину.
— Ты женат, — пробормотала она, чувствуя, как каждую клеточку тела сковывает озноб.
— Я хотел ее бросить, правда, — Костя отвернулся и продолжил, с трудом подбирая слова: — Первый год еще ничего было, а потом стали цапаться по пустякам. Устали друг от друга. А с тобой я словно жить заново начал. Улетал куда-то, совсем голову потерял. Ты… таких нет больше. Но вчера… у нее ребенок будет. Мой ребенок. Я не могу ее бросить. Она как узнала, даже светиться стала вся. Я совсем не ожидал, что так получится…
— Зачем ты рассказал? — спросила Марина, чувствуя, как внутри все рассыпается на сотню осколков от чудовищного удара правды.
— К разводу все было готово. Просто эта случайность…
— Ребенок — случайность? — перебила она, резко повысив голос.
— Нет! Конечно же нет! — согласился Костя и добавил: — Знаю, как все это звучит… но… я не могу их оставить.
— Не утруждайтесь. Я все прекрасно понимаю, Константин Юрьевич. — Марина с липкой смесью отвращения и стыда вспомнила, как, задыхаясь от счастья, впервые испытала с ним упоительно-сладкую боль. — Как ее зовут?
— Что?
— Скажи мне. Как. Ее. Зовут, — ощутив разливающуюся в груди дурноту, раздельно прошептала Марина, невидящим взором смотря на лобовое стекло, исполосованное ручейками воды, словно трещинами. Как что-то у нее внутри.
— Света, — ответил он и зачем-то повторил: — Светлана.
— Она про меня знает?
— Нет, я не говорил. Зачем?
— Трус, — пошевелив непослушными губами, она едва расслышала собственный голос. — Ненавижу тебя, слышишь.
— Пойми, я ведь все-таки православный.
— Ты? Православный! — не выдержав, Марина словно чужой рукой влепила ему пощечину, даже не ощутив удара. — Игрушку себе нашел, да?
— Марина…
— Не прикасайся ко мне! — подхватив рюкзак, она выскочила под нещадно хлещущий дождь и, хлопнув дверью, бросилась прочь от машины.
— Ты чего вся мокрая? — поинтересовалась из кухни Елена Степановна, когда Марина закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. — Костик не подвез?
— Не подвез, — отрешенно согласилась Марина.
— Переодевайся, стол уже накрыт.
За ужином Марина механическими движениями зачерпывала бульон, тщетно стараясь, чтобы дрожащая в руке ложка не стучала по краю тарелки.
— Прими таблетку, — Елена Степановна заметила состояние дочери. — Еще простыть не хватало.
— Больше не могу, — не выдержала Марина и встала из-за стола. Кусок в горло не лез. Поднимаясь в комнату, она пару раз споткнулась на лестнице — соленая пелена, застилающая глаза, мешала видеть ступеньки. Когда девушка закрыла за собой дверь, по лицу уже вовсю бежали слезы. Марина сползла на ковер, зажимая ладонью рот, стараясь не пустить рвущийся наружу отчаянный крик.
— Ну, тихо-тихо, — вошедшая следом Елена Степановна присела рядом с дочкой и прижала ее к себе. — Что за слезы? Ты весь вечер сама не своя.
— Ребенок… ребенок у него будет! От другой! — захлебывалась словами рыдающая Марина. — От жены его! Бросить хотел, а она забеременела… Ненавижу! Ненавижу его!
— Успокойся, ну, — баюкала дочку Елена Степановна. — Узнала-то когда?
— Сегодня, — всхлипывала Марина, — не может ее с ребенком бросить. А я же два года…
— А сколько бы еще жила, если б не забеременела? Так бы и метался между вами, — от резонного замечания матери Марина жалобно завыла, прижимаясь к ее груди.
— Меня-то что, на помойку? Поиграли и хватит? Жить-то с этим как…
— Возьми себя в руки, — Елена Степановна поцеловала Марину в мокрое от слез лицо. — Ты взрослая девочка, поревела и хватит. Встретишь еще своего!
— Никого не хочу! Никогда больше! Оставь меня, мама! Прошу тебя!
— Солнышко мое, — материнское сердце сжималось от сострадания к дочери, впервые испытавшей жестокую горечь мужского предательства. Ка к же быстро она выросла. — Жизнь штука скотская. Но ты ведь у меня сильная, да? Оправишься…
Марина не помнила, как оказалась в кровати. Было гадко и противно от бессильной злобы к себе самой, от раздиравшего внутренности жгучего стыда перед другой женщиной. Какой-то Светой, делившейся радостью материнства с человеком, который врал ей два года.
Врал обеим. И если бы только изменял…
Ребенок.
Съежившись под одеялом, Марина рыдала и не могла остановиться, пока наконец не погрузилась в забытье, уткнувшись лицом в подушку. Сейчас ей как никогда требовался совет старенькой бабушки, которая всегда помогала в трудную минуту. Но она давно умерла, и измученной Марине приснились ее теплые, пахнущие сельдереем руки.