Ладейная кукла (сборник)
Шрифт:
— Тогда… ведь тогда выходит, Ильза…
— Да. — И для Ильзы этот разговор был нелегким, но она хотела быть сильной, и поэтому никаких препирательств здесь не должно было быть.
Янис стоял, прислонясь к косяку, и смотрел на обоих. Он действительно не мог понять, что это такое, отчего сердце грохает, как копер, загоняющий сваи, отчего светлая комната становится все сумрачнее и сумрачнее… Тогда, когда Тобиас, как угорь, вильнул к двери, тогда была ярость, кинувшая его на Тобиаса. Тогда была ярость. Может быть, еще и обида обманутого мужа, и еще что-то… Тобиас перелетел через стол, сломал стул, ударился об радиатор
Копер работал неистово, и Янис поднял голову.
— Скажи ему, чтобы вышел на минутку.
Ильза взяла стул, прошла в самый темный угол и села. Тобиас подошел к ней и бережно положил ладонь на ее светлые волосы. Рука его дрожала, уж какое там от него теперь успокоение! И все равно, это рука Тобиаса на таком знакомом затылке Ильзы… Ильза прикрыла глаза, потом взглянула на Тобиаса и улыбнулась. Глаза ее как будто сказали: «Ступай, милый, и не беспокойся. Я сильная, не беспокойся…» И Тобиас прошмыгнул мимо Яниса, вышел в коридор, и вскоре за ним захлопнулась дверь.
За окном на клубничных грядках сновали скворцы. Ильза сложила руки на коленях, и на красной юбке они были такие белые-белые.
Гул в груди немного утих, и дышать стало легче.
— Присаживайся, Янис.
А Янис смотрел на Ильзу и пытался понять, почему глаза у нее такие безразличные. Неужели и раньше были они такие же, да только он, ослепленный любовью, не замечал? Нет, не может этого быть! А Ильза сидит себе, подобрав под стул ноги в белых чулках, в старомодных туфлях с черными шнурками и на пуговках…
И Янис сказал первое, что ему пришло на ум:
— Я никогда не видал тебя в народном костюме.
— Я сейчас в хоре пою. Вместе с Тобиасом. Сегодня у нас генеральная репетиция.
«Генеральная репетиция… Пока я был там, они петь ходили. По вечерам и по воскресеньям…»
— И красивые у вас песни?
— Красивые и разные, — и Ильза бросила быстрый взгляд на часы.
— М-да. Когда человек поет, он о чем-то и думает. Обо мне когда-нибудь думала?
— Да в общем-то нет.
Ребенком надо быть, чтобы не понять, что разговор этот Ильзе уже надоел. Сидит она только потому, что ждет главного, ради чего Янис сюда явился. А Янис как назло все про эти песни.
— Вас там, певцов, много… Если каждый начнет думать да вспоминать — все пение насмарку…
Ильза вскочила.
— Давай кончим это, Янис. Тебя пение никогда не интересовало. Разве что под хмельком на судне или в забегаловке…
Янис продолжал стоять, подпирая косяк. В комнату не решался входить — его «мундир строителя» не очень гармонировал с ярким нарядом Ильзы. Так и стоял. То, что он еще хотел спросить у Ильзы, никак не облекалось в слова,
— Ильза, — наконец решился он, — почему ты мне не сказала? Про Тобиаса и все остальное? Неужто судье и всем старухам, которые в зале сидели, легче было рассказать?
— Да, — ответила Ильза и принялась ходить по комнате. — Я хотела тебе обо всем сказать. Давно уже. Но ты всегда был такой… упрямый ребенок. Ты бы никогда не понял.
— Но ведь ты же была моя жена! Как бы я мог это понять?
— Вот видишь… Теперь ты сам видишь, что ничего бы ты не понял. — Ильза все ходила по комнате, и ее красная юбка плескалась и переливалась.
Яниса охватило странное чувство — до этого дня народное платье для него означало праздник. А теперь? А повесит ли Ильза его сегодня в шкаф, если разговор этот кончится?.. Но Ильза все ходит по комнате, юбка плещется, и с каждым ее шагом по комнате Янису все понятнее, что для Ильзы это платье не праздник. Что Ильза изменилась, а может быть, иной никогда и не была. Как будто с каждым шагом Ильза отдаляется от него. И в сердце его закрадывалось безразличие, холодное-холодное…
— На развод я хотела подать осенью. Никто же не думал, что тебя выпустят раньше… — Ильза подошла ближе и посмотрела такими глазами, будто ей на полчаса надо сбегать в магазин.
Янис молчал.
— Осенью Тобиас получает квартиру. — Ильза нашарила за отворотом рукава крохотный платочек и прикоснулась им ко лбу, хотя на нем не было ни капельки пота, ни случайной соринки…
Янис молчал.
— Твоя одежда в шкафу. Все в целости.
Янис вынул руки из карманов и вытер вспотевшие ладони.
Ильза уже знала, что сейчас из него напрасно вытягивать слова. Она подошла к шкафу, отыскала его сберегательную книжку и вернулась.
— Вот. Бери, там у тебя уже хорошие проценты накопились…
Вот-вот, казалось, Янис ударит ее, такой был у него вид. Но нет. Потер кулаком нос, взял книжку и сунул в карман.
— А что, он, — и Янис кивнул на дверь, — прокормить-то тебя может? И этого… Оскара вашего?
Спасибо. — Ильза испуганно спрятала руки за спину.
— Ну, так до осени… — начал Янис.
— А одежда? Я не хочу, чтобы ты каждый день сюда приходил… Возьми, что тебе надо, чтобы…
— Я не приду, — перебил ее Янис. — Осенью, когда станет холоднее… Когда приду с лова, когда вы уже переберетесь, тогда… — Янис прошел по дорожке цвета морской воды к двери. Тобиас сидел на ступеньках и курил.
— Я не хочу, чтобы твоя одежда висела у меня перед глазами, — крикнула за спиной Ильза. — Если не заберешь, я отошлю все Кристапу. Слышишь! Кристапу перешлю!
«Кристу… — подумал Янис, похрустывая гравием. — Кристу тоже не лучше».
У калитки Янис остановился.
— Это ты мальчишку Оскаром назвать решил?
Тобиас смотрел на зеленые вишенки и молчал.
— А, где тебе… А с хором ты смотри! Я слышал, что скоро туда только порядочных людей будут брать…
Улочка тихая, вся в летней зелени. Только кое-где мелькнет маковым цветом фигура. Певицы идут. И при виде этих ярких фигур Янис с грустной радостью сознает, что все же народные костюмы для него — праздник. А те двое там, в его доме, они как будто растаяли в ярком свете дня. «Ничего, — решил про себя Янис. — Придет и праздник, если среди жасминовых кустов движутся на спевку маки».