Ладья Отчаяния
Шрифт:
— А ты что, не читал Екклесиаста? Что было, то будет, и нет ничего нового под солнцем.
— Меня он как-то не интересовал. Да и времени было не ахти как много, чтобы расходовать его на всякую чепуху.
— А бунтовать ладью? А порочить Перевозчика и Канцлера? А разгонять мою стражу? А осквернять врата Ужаса?
— Мы — люди, — сказал Выливаха.
Смерть улыбнулась.
— Много ты теперь потрафишь со своим человечеством… Ну, а как тебе твоя соседка? Видишь, я умышленно не хотела тебе мешать. Сама добиралась до места.
В нахальных и веселых глазах Выливахи вдруг появилось страшное презрение.
— До сих пор я думал, что издеваться может только жизнь. И это было единственным оправданием того, что ты существуешь, Смерть.
— Как видишь, могу и я.
— Вижу. И потому вспоминаю жизнь с еще большей нежностью. Хватит. Говори, куда идти?
Смерть указала глазницами на дверь за паутиною.
— Арахна, — позвала она.
Паук пошевелился и начал опускаться ниже.
— Она выпьет из тебя жизнь и память. Не бойся, это быстро.
— Когда это я чего боялся?.. Только… я бы на твоем месте обновил хозяйство. Паука оставил бы для властителей, сосущих кровь из народа и ратующих за старину. А для бедных людей сделал бы молот и подвел бы к нему лотком воду, как на мельнице. Им столько раз в жизни приходилось подставлять свою голову под обух… Ну, прощай!
— Погоди, — сказала Смерть. — Ты и теперь хотел бы жить? Зная, что тебя ожидает? Получив махонькую отсрочку?
— Даже на дыбе, — сказал Выливаха. — Везде, где нет тебя.
Смерть скорбно склонила голову, но сразу же вскинула ее так, что клацнули зубы.
— Хорошо! Странный ты! Ты игрок, но тебе нужны рабыни. Так, может быть, сыграешь партию в шахматы с величайшей властительницей мирозданья, игрок? Ставка — жизнь.
Выливаха пожал плечами.
— Отчего же, давай.
— Хочешь, я дам тебе визиря фору?
— Чтоб после говорили, что я воспользовался слабостью?
Доска лежала между ними. Гервасий взял за белый шлем маленького, но невероятно тяжелого латника и открыл дорогу своему визирю… Арахна с любопытством дышала над головой… И вдруг Смерть засмеялась.
— Ты снова попался, белорус…
— Почему? Я знаю: ты никогда не проигрываешь.
— Так зачем сел, глупый рогачевец, слабенький человечишка?
— Какая ты порой жалкая. Нич-чего не смылишь. Я — человек. Я — игрок. Неужели ты полагаешь, что я, даже когда на меня напали б впятером, неужели я хоть на миг задумался: употребить мне зубы или нет?
— Смо-отри, — сказала Смерть.
За каких-то двадцать минут она пробила брешь в обороне Гервасия, взломала ее и ринулась уничтожать разбросанные, беспорядочные островки отчаянного сопротивления.
И тут Выливаха увидел, какой нечеловеческий ум играет им, какая рассчитанная на сто ходов вперед предусмотрительность связывает его по рукам и ногам, как никому, никогда не удастся выиграть у этого высшего и холодного существа.
Латники его шли вперед и гибли один за другим. Правый фланг костяного белого войска прогибался под неистовым напором черных так неуклонно, неотвратимо, как неотвратимо погружаются в трясину колени человека, взявшего непосильный груз.
С мужеством отчаяния визирь Выливахи бросился вперед, смял вражеского латника, выходившего на линию "визиров трон", сокрушил боевого слона и сразу же заметался меж двумя ладьями Смерти.
Гуляй-города на спинах ладей хищно скалили зубцы.
Визирь поверг еще одного латника и сложил голову, осажденный черным воинством.
И тогда рука Смерти протянулась и сняла с головы короля белых корону.
— Аминь, — сказала она.
— Я могу гордиться, — сказал Выливаха. — Не всякий играет со Смертью.
— Ты неплохо дрался. Смотри, почти час. На других достаточно и десяти минут.
— Ничего удивительного. Это была самая волнующая партия в моей жизни.
— Все кончено, бунтарь. Стражник, введи остальных.
В комнату вошли все гребцы с ладьи. Во главе их стояла девушка, а замыкал шествие — Перевозчик.
— Вот, — сказала Смерть. — Он много брал на себя. Хотел играть со мною. Смотрите на его унижение, смерды.
— Проиграть не унижение, — сказала Березка. — Унизительно — смеяться над тем, кто мужественно проиграл.
Она смотрела прямо в глазницы Смерти.
— Много ты понимаешь, глупая курочка, — сказала Смерть. — Много ты понимаешь, слабенькая ципа.
Встретилась глазами с Выливахой и запахнула на груди плащ, прикрыла им свои старые желтые кости. И только тогда Выливаха понял, что перед ним тоже женщина, с ненавистью к счастливым и завистью к ним.
— Что, Выливаха, может, сыграем на цветок? — спросила она.
— Я могу играть собою. Но я не играю родной землей.
— Что ж, — уже безразлично сказала Смерть, — тогда иди к Арахне, девчонка.
— Но я не хочу туда, — недоуменно сказала Березка.
— Как я тебя ненавижу, — сказал Выливаха безносой. — Совсем как наших радцев и князей.
— А между тем я добрая, — сказала Смерть. — Хотите, идите вдвоем.
Девушка как будто даже с облегчением бросилась к Выливахе.
— Идем. Пусть посмотрит.
— Я тоже была молода, — снисходительно сказала Смерть. — Я помню своего первого. Его звали Авель. А теперь мне все это уже ни к чему. Я знаю цену всем вам. Мужчины — подлый народ, но нет ничего подлее, чем женщины… Что, Выливаха, не играла ли тобой единственная, кого ты по-настоящему желал… больше жизни?
— Ну, — сказал Выливаха.
— Подличала, набивала себе цену, мучила тем больше, чем больше ты любил. И чем больше ты любил, — тем меньше уважала. Нужна ей была твоя безграничная любовь? Кнут ей был нужен. Кнут и кулак. Презрение и рабство. Хоть у последней продажной твари, у труса, у изменника — лишь бы лизать ноги. И ты еще не хочешь забвения? Да дай вашему подлому человеческому племени — вот здесь, сейчас, — спастись по одному, оставив всех остальных Арахне, — кто не воспользуется этим? Вот ты, цыпленочек, а ну… сыграй со мною на свою жалкую, ничтожную жизнь.