Лагерь живых
Шрифт:
— Я не понимаю, откуда же берутся все эти плохие люди! — не унимается она.
— А что такое — плохие люди?
— Грубые, жестокие, бесчеловечные… Неужели вы меня не понимаете?
— Не очень, если честно. Я ведь не философ, а обычный лекарь. Для меня понятие жестокости достаточно размыто, больным часто приходится делать больно для их же блага. А уж бесчеловечность — это вообще понятие, не имеющее точных критериев.
— Как не имеющее? Эти палачи расстреляли без суда пятерых беженцев! Труп одного и сейчас стоит у въезда на причал! Я сама видела! У нас
Нет, похоже, что она скорее идеалистка. Лучше б была циничной стервой. С ними проще. Во всяком случае, нет никаких угрызений совести, а скорее удовлетворение, когда перепашешь такую наглую дрянь гусеницами. В переносном смысле, конечно. Да она и сама знает, что может получить, и не шибко реагирует.
А тут вроде как ребенка обижать. Ну, дура. Так это не повод. Вон дауны — тоже глуповаты с общежитейской точки зрения, но так добродушны, что обижать их возьмется только редкостная скотина.
— Знаете, вот привезли мы раненого с газовой гангреной. Чтобы спасти жизнь здоровенному мужику, скорее всего, придется отрезать ему пораженную ногу. Жестоко это? Жестоко. Может быть, даже и бесчеловечно. Но у меня нет никаких причин осуждать за это хирургов. Вот если бы они отрезали ему здоровую ногу, чтобы сделать себе шашлычок, — тогда я бы категорически был бы против.
— Но это же общепринято! И медицина — это святая профессия!
Боже мой, боже мой, за что мне эта кара, слушать идиотские благоглупости!
— Знаете, нет в медицине ничего святого. Обычные люди со своими грешками. Вовсе не ангелы. Выполняют работу по ремонту человеков, которые, в свою очередь, делают все, чтоб подорвать свое здоровье всеми доступными способами. При этом медики чуток более гуманны к окружающим, да и то не все. Мне попадались и слесаря, более чуткие, чем иные медики. И что общепринято — резать ногу в разумении шашлычка?
— Не передергивайте! Есть же определенные правила, которые и делают человека отличным от животного!
— Ага. А что делать, если он сам добровольно отказывается от человеческого в себе? Если становится бешеной собакой?
— Сравнили.
— Ну немножко оскорбил животных, перетерпят. Вы же им не расскажете?
— Не занимайтесь шутовством! Человек — не собака.
— Именно. Поэтому с человека и спрос выше. И к слову — бешеная собака становится такой из-за болезни. Нет ее вины в той смертельной угрозе, которую она несет. А человек, делая выбор в сторону чистого Зла, совершенно доброволен и разумен. И потому он страшнее. И если бешеную собаку можно остановить, только выбив из нее дух, то и человека такого можно перевоспитывать соответственно.
— То есть вы — за смертную казнь?
— В некоторых случаях — да.
— Но ведь не вы дали этим людям жизнь! И не вам — вашему государству — ее отнимать!
— Будь это люди, может быть, я с вами и согласился. Но если они только подобны внешне, а по сути нелюдь до костного мозга?
— Нелюдь — это фэнтези. Человек если выглядит как человек, то и внутренне человек! — Девица уже так возбуждена, что говорит вовсе не шепотом.
— Чушь! — встревает Надежда. — Тупая уродская чушь для дебилов!
— Согласен с коллегой. Еще как бывает. В Новокузнецке, например, были такие. Про Спесивцевых не доводилось слыхать?
— Нет. Но это отдельный эпизод. И ничего не доказывает!
— Не согласен. Хотя бы то, что в отдельных случаях люди становятся такой нелюдью, что любой зомби мне лично милее и симпатичнее.
— Я не думала, что медики могут быть такими свирепыми! И это как раз подтверждение тому, что с виду люди, а по-настоящему нелюдь! Те, кто готов убивать, как вы!
— Да заткнись ты, без тебя тошно! — взвизгивает бесцветная звезда. Ему дурно…
Молчим. А что тут скажешь. Либерастия [33] — тяжелая хворь…
Колонна из наших трех машин втягивается в город. Саша, повернувшись, спрашивает, не хотим ли мы глянуть из его закрытого бронированным стеклом оконца. Журналисты отказываются, Надежда тоже не рвется, а я пробираюсь вперед. Честно говоря, не хочется смотреть на мертвый город, где все знакомо с детства. Надо бы быть готом для получения от похорон удовольствия, а я не гот… И потому знакомое и дорогое лицо, ставшее мертвым, тяжко видеть. Но вот снять маршрут надо, хотя это получится дублирование оператора-профессионала.
33
Либерастия — индивидуальная свобода, но без личной ответственности и не ограниченная ничем, кроме другой индивидуальной свободы, опирающиеся на силу и другие внеправовые механизмы.
БТР идет впереди, распихивая стоящие как попало машины, периодически пробивая колонне дорогу сквозь пробки. Силы в этом агрегате — чудовищно. Несколько раз попадаются движущиеся машины, но контактировать с нами не рвутся, а в паре случаев резко уходят в сторону, избегая встречи. Совершенно неожиданно что-то шлепается нам на крышу, Серега дергается и лепит длинной очередью из ПКТ.
— Ушел, сволочь! Проворный, как обезьяна! И сообразил от очереди увернуться.
Веселуха, однако. Пытаюсь понять, как мы ехали. Пока прикидываю — вваливаемся в какой-то парк. Спрашивать у Вовки неловко, обязательно съехидничает. Простая душа.
Просветление ума наступает, когда вижу павильон метро «Пионерская». Это мы, значит, по Удельному парку пилили.
У метро зомби кучей. Успеваю заметить, что и внутри битком… Даже не хочется думать, что творится внизу.
Прибавляем газу — и я определенно хренею, увидев нескольких эльфов. Мертвых, в причудливой одежде, причем у одного из них видны длинные уши. Дальше страшно окровавленный гном. Гномша то есть. Вычурными одеждами они странно выделяются среди обычных мертвых горожан. Толстая гномиха стоит как тумба. Что за дьявольщина…