«Лахтак». Глубинный путь
Шрифт:
— Это я? — вскрикнул Тарас.
— Да, — кивнул следователь. — Он выбросил Тараса из поезда и почему-то долго не хотел в этом признаться. Но нам удалось собрать необходимые доказательства. Мы даже выяснили, что он получил выговор от своего начальства, так как этот бессмысленный поступок мог выдать его. Он даже признал себя виновным в нападении на Черепашкина. Он оглушил Черепашкина и выпрыгнул вместе с ним из самолета, надеясь получить у чудаковатого управдома нужные сведения, так как заметил у Черепашкина записку, касающуюся Довгалюка… Дальше показания Догадова несколько расходятся с показаниями самого Черепашкина. Он не отрицает, что переодел бывшего
Некоторое время в комнате царило молчание. Потом Антон Павлович тяжело вздохнул:
— Я чувствую себя достойным всяческого наказания за то, что не сумел раскусить этого субъекта…
— Успокойтесь, — мягко сказал Томазян. — Негодяи часто обманывают честных людей. Вот почему мы ни на минуту не должны забывать о бдительности.
Томазян провозгласил тост за бдительность, и все присутствующие единодушно поддержали его.
Поднялся Самборский. Видно было, что он волнуется.
— Товарищи! — торжественно обратился он к нам. — Сегодня в ночном выпуске последних известий по радио объявят о том, что мы можем назвать тайной инженера Макаренко. Вот почему, с согласия нашего гостеприимного хозяина, я беру на себя смелость рассказать вам эту тайну двумя часами раньше.
Все смотрели на инженера с выражением крайнего любопытства.
— Товарищи! Мой лучший друг Ярослав Васильевич Макаренко, к сожалению, не может сейчас быть с нами. Несколько часов назад он докладывал на заседании правительства об окончании испытаний Глубинного пути. Вы знаете, что в течение долгого времени почти все считали, что макаренковские принципы строительства туннеля абсурдны. Я сам, к величайшему моему сожалению, выступал против Ярослава Макаренко. Его система строительства казалась нам всем слишком расточительной. Но Ярослав и академик Саклатвала знали, что делали. Знало это и правительство. Знало и поддерживало их. И вот результаты: многократное испытание центральных участков туннеля показало, что поезда там могут двигаться со скоростью до тысячи трехсот километров в час.
Самборский замолк, потом, словно желая подчеркнуть свои слова, повторил:
— Тысяча триста километров в час!
— Как же удалось добиться такой скорости? — с изумлением спросил я.
— На этот вопрос вы, вероятно, получите ответ через некоторое время.
Самборский снова помолчал, потом сказал:
— Скорость поезда-экспресса на Глубинном пути значительно превышает скорость самого быстрого пассажирского самолета. А безопасность подземного движения, его регулярность, независимость от состояния погоды, изменения температуры и тому подобного оставляют далеко позади транспортную авиацию. Последняя имеет только одно преимущество: для нее не нужно строить пути. В интересах государства тайна сохранялась до полного окончания строительства. Я узнал ее только во время ликвидации этой ужасной катастрофы на Глубочайшей.
Трудно
Кажется, я волновался сильнее других. Вот она, тайна, раскрытие которой объясняет так много непонятного в строительстве Глубинного пути, в поведении Ярослава Макаренко, автора идеи сверхскоростного движения!
Но как он этого добился? При чем здесь герметизация? Это пока для меня было непонятно и еще больше разжигало любопытство.
5. САНАТОРИЙ «СОСНОВОЕ»
Полковник Шелемеха получил радиограмму: «Положение Лиды безнадежно. Требую разрешения на эксперимент. Барабаш».
Станислав показал мне телеграмму и сказал:
— Ты знаешь, я занят и выехать не могу. Ты смог бы поехать в санаторий вместо меня? Я дам тебе машину, и ты успеешь туда попасть еще сегодня.
Отказать Станиславу я не мог. Действительно, я был единственный близкий его семье человек, который немедленно мог отправиться в санаторий «Сосновое».
— Что за эксперимент? — спросил я.
— Ну, ты ведь, кажется, знаешь, что Барабаш последние годы работал над проблемой лечения рака. Он добился определенных успехов, но исследования его еще не закончены. Прежде чем применить разработанный им метод к людям, необходимо испытать его на животных… Недавно Барабаш писал мне, что, когда Лиде станет совсем плохо, он попросит у меня разрешения сделать эксперимент немедленно. На это предложение я тогда ничего ему не ответил. А сейчас… Что ж, сейчас придется согласиться. Я дам ему телеграмму… Так ты поедешь?
— Можешь не спрашивать, — сказал я. — Давай машину. Шофер мне не нужен. Через полчаса выезжаю. А телеграммы о своем согласии не посылай. Передай со мной письмо Барабашу. Я должен на месте убедиться, действительно ли положение Лиды безнадежно. Ведь эксперимент угрожает ей смертью!
— Смерть наступит и без эксперимента. А он дает хоть маленькую надежду…
Что можно было против этого возразить? Я был о Барабаше неплохого мнения, но довериться ему безоговорочно… Не знаю, хватило ли бы у меня духу для этого.
Станислав телеграфировал Барабашу согласие и предупредил его о моем приезде, добавив на всякий случай, что дает мне право принять окончательное решение.
Малолитражная машина, на которой я ехал, могла пробежать четыреста километров без дополнительной заправки…
«Сосновое» лежало среди густых лесов, километрах в полутораста от столицы. Чем ближе я подъезжал к санаторному городку, тем меньше мне встречалось автомобилей. Последние километры я ехал глухой лесной дорогой.
За одним из многочисленных поворотов показалась большая поляна. На ней стояло несколько домов. Среди них, ближе к лесу, возвышалось двухэтажное здание с верандой, украшенной резными деревянными колоннами.
Я остановил машину и направился к главному входу.
Навстречу мне вышла санитарка в белом халате и спросила, кого мне нужно.
— Могу ли я видеть доктора Барабаша?
— Он занят и сейчас никого не принимает.
— Назовите ему мою фамилию. Я Кайдаш.
Санитарка исчезла в коридоре. Я остался в вестибюле. Тут царила особая тишина, какая бывает только в больницах, где лежат тяжелобольные.
Через минуту сквозь стеклянную дверь я снова увидел санитарку, а за ней Барабаша. Ковер на полу в коридоре заглушал их шаги. Барабаш подошел ко мне и молча пожал мне руку. Он был бледен и печален.