Лакомые кусочки

Ланаган Марго

— При чем тут она? — невозмутимо произнес он, не нарушая ритма движений.

— Тем вечером ты сказал: «Спасибо старой хрычовке». Она дала тебе этот гадкий отвар, да? Чтобы вытравить ребенка?

— Верно, — подтвердил Па. Он помолчал, вытер лезвие о чистую тряпку, лежавшую у него на колене, проверил чистоту заточки и направил острие на дочь, будто подчеркивая важность своих слов: — И хорошо, что мы от него избавились.

— Я не об этом, — промолвила Лига. — Она теперь знает, вот я о чем. Лечуха Энни знает, что мы сделали. — Доведенная до крайней степени унижения, она даже

не осмелилась сказать «что ты сделал».

— Глупости. — Отец взмахнул ножом в воздухе и снова приложил лезвие к точильному камню. — Ее болтовне никто не поверит, а значит, никто ничего не знает. Иначе с чего бы я к ней пошел? Сама подумай.

Лига подумала. В голове что-то не укладывалось.

— Есть люди, которые очень даже верят в то, что говорит Энни.

Не переставая ритмично вжикать лезвием, Па коротко хохотнул.

— Бабы да богомольные. Плевать на них.

— Сколько это стоило? — брякнула Лига.

Отец поднял на нее тяжелый взгляд.

— Много. И не задавай лишних вопросов.

Кончиком пальца она торопливо вывела на столешнице несколько замысловатых линий, затем сложила руки на груди и дважды многозначительно посмотрела на отца.

— А он мог бы получиться хорошеньким.

— Кто?

— Ребеночек. Ребенок же.

— Ха! — Вжик, вжик. — Сама не видела, что ли? Урод уродом.

— Неправда! Он был немножко недоделанный, вот и все.

— Я велел тебе не распускать нюни, — процедил Па, не выпуская из зубов трубки, и придирчиво оценил остроту ножа. В отсветах пламени его лицо, грудь, колени и икры казались плоскими оранжевыми плитами. Глаз и нижняя губа влажно поблескивали, зайчик от лезвия плясал на стене.

— Она бы стала тебе внучкой, — осторожно произнесла Лига, просто чтобы услышать, как звучит это слово.

— На кой мне сдалась внучка? Я и дочку-то никогда не хотел! — Отец расхохотался, как будто перед ним сидела не его родная дочь, а кто-то другой, кто охотно посмеялся бы вместе с ним. — Я хотел сына! — Его глаза вспыхнули. — Мужчине нужны сыновья.

Конечно, подумала Лига. Должно быть, оттого он и злится, от досады. Но…

— Зато с сыном… С сыном нельзя делать то… — Глаза Па опять сверкнули, и Лига запнулась. — …Что ты сделал со мной. То, что делаешь.

Отец прищурился.

— И правда, нельзя, — произнес он медленно, точно растолковывал очевидные вещи. — На это нужна жена.

Он не то усмехнулся, не то фыркнул, не то плюнул — и все это одновременно, как будто глупость дочери его неимоверно поражала, а затем вернулся к своему занятию.

Жизнь пошла своим унылым чередом. Лига работала, слушала отца, размышляла. Когда в ноябре пришли месячные — во второй раз после рождения мертвого ребенка, она вспомнила скукоженный трупик младенца, свесившуюся с кровати голову Па («Ты и вправду такая дура?»), сопоставила свои воспоминания с событиями лета и осознала, что одно связано с другим. Месячные наступили — обошлось без ребенка, месячных нет — внутри завелся ребеночек.

Менструация наступала еще трижды. На третий раз Па заметил:

— Видать, знахаркин отвар сильно подействовал! Мы хорошо тебя вычистили, детишек больше не будет. — Несколько дней подряд он пребывал в добром расположении духа.

Однако еще через месяц, когда зима немного ослабила свою хватку, Лига догадалась, что зачала вновь. На это указывала появившаяся слабость, быстрая утомляемость и ощущение чего-то важного, зреющего в ее чреве. Теперь Лига знала, как поступить, чтобы сохранить дитя и дать ему возможность спокойно родиться на свет в положенное время.

Когда подошел срок очередных месячных, Лига взяла подкладные тряпки и отправилась проверять силки. Она убила попавшихся в ловушку кроликов, молодого и старого, и испачкала ткань их кровью, а потом подвязала тряпки к себе.

Угрюмая подозрительность сразу же оставила отца, едва он ощупал дочь той ночью. Па цокнул языком и пробурчал свое обычное: «Мерзкая скверна!», но Лига безошибочно почувствовала его облегчение, и когда рано утром она встала, чтобы выстирать тряпки в ручье, в полусне он издал удовлетворенный вздох.

Миновали еще четыре луны. Набухшие груди Лиги явно нравились отцу, однако порой, распрямляя спину и отходя от очага, она ловила на себе его пристальный взгляд. Смерив ее с головы до ног, Па недовольно хмурился.

Лига измазала тряпки кровью в шестой раз. Дальше так продолжаться не могло: ребенок уже шевелился в животе, сперва едва заметно, будто лягушачья икринка в стоячей воде, радостно и шаловливо, затем все ощутимее, решительно утверждая свое существование. Лига чувствовала, как растет и раздувается не только телом, но и всей собой, от счастья и осознания, что хранит тайну — большую тайну! — от отца. Это не могло длиться; все, чего бы Лига ни желала для себя, заканчивалось очень быстро.

— Стой! — окликнул ее Па с кровати следующим утром. Она поняла: это конец.

— Чего? — отозвалась с наигранным простодушием.

— Покажи.

— Что показать?

— Свои тряпки.

Лига показала скомканную ткань с темными пятнами.

— Неси сюда.

Она изобразила отвращение:

— Фу! Я должна их выстирать.

Отец вытянул руку.

Лига положила грязный лоскут в ладонь отца и отступила назад. Он догадался обо всем не столько по бурым засохшим пятнам, сколько по ее виноватому лицу.

— Что это?

— А ты как думаешь? — Лига вздернула подбородок.

— Я думаю, что эта кровь еще с прошлого месяца. Так?

— Нет, конечно! — Не далее как вчера вечером она собственными руками поливала тряпку кровью куропатки, которую потом приготовила на ужин.

— Эти пятна не свежие. А ну, покажись.

— Еще чего! — Лига упрямо зажала юбку между ногами.

— Не зли меня, маленькая лгунья!

Отец вскочил с кровати и набросился на нее. При своем росте и весе он двигался на удивление быстро. Последовало два или три удара, ее голова дернулась, в глазах потемнело. Отец пригвоздил задыхающуюся Лигу к стене, задрал ей юбку и выдернул привязанную к поясу материю.