Лакомые кусочки
Шрифт:
— Сухо! — Он заткнул тряпку обратно и потряс Лигу за плечи. — Сухо, черт побери, как на дне винной бочки!
Он выпрямился и в упор посмотрел на дочь, удовлетворенный знанием правды, полный отвращения, потом наотмашь ударил ее по лицу, сильнее, чем когда-либо прежде. Лига неподвижно лежала на полу и разглядывала бешено крутящийся потолок, думая о том, что Па, вероятно, сломал ей челюсть.
— Говорят, после пары пинков ребенок вылетит, как пробка! — взревел отец. — Пара крепких пинков по пузу, и дело сделано!
Он ударил
Через некоторое время он опустился на стул и глухо проворчал:
— Где мне теперь взять денег?.. Проклятая брехливая ведьма! Что ты себе думала?
— А когда все закончишь, пошей мне новую рубашку из того отреза, что я тебе дал. — Отец стоял у двери, закинув за спину мешок с добычей, которую собрался продать в городе. Судя по тому, как трепыхался мешок, в нем был дикий заяц или крупный кролик, а то и два. У отца созрел план; отчаяние, владевшее им в последние недели, с тех пор, как он узнал о ребенке, уступило место решительности.
Лига взялась подметать.
— Я не умею, — холодно ответила она. Ей почему-то хотелось раздразнить Па, вызвать в нем злобу. Лига находила в этом странное удовольствие, как если бы добровольно сунула руку в огонь, а потом радовалась ожогам и волдырям.
— Возьми ту, что порвалась. Распори ее и разложи кусочки на ткани, потом обведи, вырежи по ним новые и сшей по подобию первой.
— Не так-то это просто!
— Тебя отколотить? — Отец грозно двинулся на Лигу. — Дочка Тиба Стоунера справится с шитьем в два счета! Ты что, хуже нее?
— Вот тут, на груди, — Лига показала на старую рубашку, — видишь складочки? Как, по-твоему, я должна их сделать?
— А я знаю?
— Уф-ф, — вздохнула Лига. — Тогда иди.
— Я что, похож на портниху? — взъярился отец. — На бабу? Похож на твою мать? С юбкой, сиськами и жирной задницей?
Лига повернулась и легонько толкнула его.
— Ступай себе.
— Ты смеешь меня пихать? — Отец грубо толкнул ее, а потом еще и еще раз — он ведь был гораздо крупней и сильней дочери, — пока Лига не отлетела к каминной полке. Отчаянно моргая, она старалась не морщиться, чтобы Па не заметил ее ушибленное плечо.
— Иди, иди, — подначила она. — А то эль простынет. Осгуд уже помочился в твою кружку.
Отец с размаху ударил ее кулаком по голове. Падая, Лига вскрикнула — или ей это померещилось? Мгла беспамятства перетекла в шум пульсирующей в висках крови и тугую шишку, выросшую на лбу от удара то ли о лавку, то ли об пол. Отец широким шагом удалялся от хижины. Его маленькая фигурка виднелась между ножками лавки и стола, в проеме двери на фоне деревьев, уже тронутых осенней желтизной, и низкого неба.
— А-а, — сказала Лечуха Энни, — опять ты.
Он стоял на пороге и хорохорился, несмотря на обуревавшие его стыд и волнение.
— У меня к тебе дело.
За напускной презрительностью ясно читался страх — этот человек боялся не столько ее сомнительного ремесла, сколько необходимости к нему прибегать.
— По всему видать, делов ты уже наделал.
Переступив с ноги на ногу, он сощурился. В дымном сумраке старую ведьму было не разглядеть, отчего казалось, будто разговаривает сама темнота.
— И опять с той девчонкой-дай-угадаю-с-трех-раз-как-ее-зовут.
— Тебя это не касается.
— И слава богородице, что не касается. Посмотри на себя, лопаешься от гордости, а в душе трусишь. Надулся, как петух, и…
— Я принес серебро. — Он хорошо знал эту каргу, знал, как заткнуть ей рот.
Она фыркнула, напоследок позволив себе съязвить:
— Серебром от правды не откупишься. Тебе ить не у кого больше просить помощи, а? Так что я могу говорить что захочу.
— Болтай сколько влезет, только дай мне зелье.
Она поднялась с бревна, заменявшего ей скамью.
— Что возьмешь, куренье или отвар?
— И то и другое.
— У-у, наш красавчик уже разбирается, что к чему. Серебра-то хватит?
Он разжал ладонь, так чтобы солнечный луч упал на монету и ослепил старуху, прогнал с ее лица грубую ухмылку.
Лечуха Энни молча взялась за работу. Он стоял и наблюдал за ней, пока, наконец, она не сказала:
— Не засти мне свет! Сядь на лавку, вон туда. И нечего пялить зенки. Разве я тебя когда-нибудь подводила?
— В прошлый раз мне пришлось изрядно ждать, пока твой отвар подействует, — буркнул он, но все же послушался.
Она подошла к двери. Ишь, выбрал для своей задницы лучшее местечко, нагретое солнцем.
— И сколько же ты тянул, прежде чем прийти ко мне?
Он пожал плечами.
— Я думал, вообще ничего не выйдет. Совсем собрался возвращаться к тебе, когда у нее началось.
— Ты сказал, было уже так. — Она изобразила руками большой круглый живот. Он отвел взгляд. Еще бы ему не отводить! — Теперь так же?
— Вроде того. — Он опять попытался напустить на себя безразличный вид. Небось думает: шла бы ты в дом, старая, и занималась своей стряпней; быстрей расплачусь — быстрей уйду. Его мысли читались легко, точно ладонь углежога.
— Тогда не скули. Это тебе не блоху стряхнуть.
— Точно! Я уж решил, она помирает.
Знахарка откашлялась и желчно сплюнула на землю.
— Серебро, — напомнила она себе и скрылась в глубине хижины.
Энни завернула толченый порошок и склянку с отваром в два лоскута и вынесла за порог. Он сидел и грелся на солнышке, довольный, как толстомясая мамаша Твайк, что сидит на городской площади под ясенем и перемывает косточки молоденьким девицам. Энни гадливо скривилась.