Лакомые кусочки
Шрифт:
— Это бросишь в огонь, а из этого приготовишь питье. Не вздумай смешать, иначе ей смерть. — И куда ты тогда побежишь? Ко мне? Энни хихикнула. Или будешь сношаться с козами и овцами? — Ты знаешь мою цену. — Она нахмурилась. — За оба товара.
Он достал монету. Свертки и серебро перешли из рук в руки — каждый получил то, что хотел.
— Безмозглая корова, — пробормотал он сквозь зубы.
Сперва Энни остолбенела от изумления, решив, что ругательство относится к ней, но тут же заметила, как горько опустились уголки рта посетителя при виде монеты, зажатой в ее ладони. Да уж, богатство немалое. На эти деньги ты мог бы много чего купить, когда бы не брюхатил
Энни удержалась от искушения фыркнуть в спину непрошеному гостю, хотя теперь ей ничто не мешало. Поджав губы и скрестив на груди руки, она смотрела ему вслед. Порошок и отвар. В этот раз он упустил еще больше времени. Девчонке придется помучиться.
Знахарка вспомнила его жену, Агги, и то, как Агги ходила беременной от этого похотливого козла. Воспоминания об их дочке, однако, были совсем смутными. Кроха с пушистыми волосенками — сколько таких девчушек бегает по городу!
Внутри Энни, будто младенец во чреве, шевельнулось проклятие. Надо быть осторожней. У нее есть дар, и нельзя допускать, чтобы всякие пустяки выводили ее из равновесия. Помни об этом, Энни Байвелл, сказала она себе. Потому-то она и живет в этой норе, а не в городке Сент-Олафредс. Чем меньше людей вокруг, тем меньше от них беспокойства, тем меньше они досаждают ей своими просьбами и навлекают на себя ее гнев.
Он убрался, этот, как его… Лонгфилд. А жену его звали Агги Прентис. Пока они жили в городе, Агги не давала мужу сбиться с пути. Он работал на конюшне, она прислуживала у кого-то в доме. У кого? Забыла…
Ведьма скрылась в своей хижине, насквозь пропахшей ядовитыми зельями, что она варила все эти годы, и пряностями, которые добавляла, чтобы придать снадобьям мало-мальски сносный вкус и запах. Знахарка принялась аккуратно связывать в пучки сушеные травы, убирать по местам прочие ингредиенты, и всякий раз, когда перед ее глазами вставала маленькая девочка с пушистыми волосами, она прогоняла ее, бормоча: «Пошла, пошла вон!», доставала из кармана серебряные монеты Лонгфилда и терла их друг об дружку.
Лига закончила подметать. Наломала лучины для очага, вычистила котел, перевернула сыры, поставила опару, подоила козу. Как только она справлялась с одной работой, в ушах звучал голос отца, строго велевший браться за следующую, да поживее.
Лига приступила к шитью. Сперва получалось вроде бы хорошо, но потом, делая сборку, она сильно стянула шов, и подкладки не хватило. Она распорола швы и переделала все заново. Теперь сборка оказалась слишком слабой, так что лишняя подкладка свисала из-под низа. Снова пришлось распарывать. От бесконечных переделок детали выкройки испачкались по краям и были испещрены следами от иглы. Лига со вздохом отложила шитье и взяла в руки тряпку — прошлась там, подтерла сям. Если к возвращению отца рубашка не будет готова, может, он хотя бы порадуется чистоте. Она уже представляла себе, как Па отчитывает ее — дескать, и то сделано не так, и это не этак, и неуклюжая она, и руки у нее кривые. Несколько раз, поднимая глаза, Лига удивлялась, что отца нет рядом — так явственно она слышала его раздраженные упреки.
Она опять взялась за иголку, и опять без успеха. В конце концов Лига убрала скомканную материю подальше от глаз, страшась приближающегося вечера и этой криво пошитой рубашки, до жути схожей со злобной гримасой, которая появится на лице отца, едва он ее увидит.
Со стороны дороги загромыхало. Проезжавший экипаж из дома виден не был, но Лига все равно подошла к двери, чтобы послушать стук конских копыт, возгласы кучера, скрип подбрюшья богато убранной кареты, шуршание листьев и треск мелких веточек под колесами на узком участке дороги. Она повернула голову в сторону удаляющегося шума. Интересно, куда мчится этот экипаж? Далеко, далеко… В нем сидят люди, которые носят красивые рубашки, но не шьют их сами, и вся одежда у этих господ из роскошных тканей, и пошита столь искусными портными, что Лиге не дозволят даже подбирать обрезки с пола в их мастерской.
Пока она стояла у порога, незаметно наступил вечер. Спохватившись, Лига поспешила в дом, развела огонь и в третий раз взялась за шитье. Она трудилась до глубокой ночи и сумела-таки сделать сборку на груди, по крайней мере, с одной стороны.
Лига зевнула, хрустнула костяшками пальцев, потянулась и подошла к двери.
— Ну и когда вернется наш старый дурак? — спросила она у козы, которая лежала на подстилке, подогнув передние ноги. Животное подняло голову и сонно посмотрело на нее.
Гляди-ка, луна уже взошла! Деревья скребли черными ветвями звездное небо. Листья почти облетели, но кроны по-прежнему скрывали в своей гуще птичьи гнезда, заслоняли дорогу и отца, неслышно шагающего домой. Во всем ощущалась какая-то странная свобода, незапертость. Интересно, он еще в деревне или уже рядом, где-то за деревьями? Мир вокруг Лиги словно замер, ожидая, когда отец придет и выскажет, что она сделала не так, придумает ей наказание за недошитую рубаху, плохо поднявшийся хлеб и, главное, за ребенка.
Может, взять фонарь и пойти ему навстречу? Нет, тогда Па разъярится еще больше — мол, почему бросила дом! Если он напьется у Осгуда, то Лиге не избежать трепки в любом случае, и не важно, останется она в хижине или выйдет на дорогу, готова рубашка или нет. Отца будет бесить уже само существование Лиги, ее нынешнее положение, а также собственная глупость, по которой он пропил все деньги, вырученные за дичь и предназначавшиеся для знахарки.
Лига легла в постель. Ночь за окном наполнилась шорохами и звуками шагов, воображаемыми криками пьяного отца, доносящимися из-за леса, с большой дороги, тропинки, ведущей к дому. Или он, будто сыч, окликает ее из-за соседних деревьев? Всю ночь Па бродил кругами возле хижины, так и не приблизившись, но каждую минуту грозя своим появлением. В одном из снов Лига решила уйти из дома и выспаться в укромном уголке леса, где отец ее не найдет, однако не проснулась настолько, чтобы осуществить свой план.
Наступило утро, свежее, как парное молоко, разлитое в небе; сверкающее росой, звенящее птичьими песнями и жужжанием пчел. Солнышко протянуло золотистый луч в раскрытое окно и разбудило Лигу, свернувшуюся калачиком на выдвижной кровати. Па возвратился, а она не услыхала? Нет, большая кровать ровно застелена, как и накануне вечером. Неужели он спьяну завалился на пол с другой стороны? Лига взобралась на кровать и свесила голову. Никого. Тогда она села и устремила взгляд в странную пустоту. С надеждой подумала: может, Па заночевал у какой-нибудь женщины? Тогда все понятно, да. Хорошо бы он закатил пирушку с этой женщиной, отвлекся и забыл про Лигу, про то, что собирался вытравить ребенка.
Как бы то ни было, нужно одеться, чтобы к его приходу не выглядеть слишком доступной. Лига умылась и привела себя в порядок, затем вышла на улицу и подставила лицо солнечным лучам. День раскинулся перед ней во всем своем великолепии. И все же что-то неправильное было в том, что Па дал ей столько воли.
Лига подоила козу, перевернула сыры, съела немножко хлеба с молоком, убрала со стола. Села у окна с шитьем и сделала злополучную сборку так быстро и аккуратно, что сама удивилась вчерашней неудаче. Закончив с рубашкой, она отправилась нарвать зелени у болота, решив заодно проверить силки. Если попалась какая-нибудь птица или зверь, она порадует отца супом либо приготовит жаркое, пока он не успел продать добычу на рынке и пропить деньги. Па задаст ей взбучку, зато она поест мяса.