ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
Шрифт:
— Но неужели при этом всегда нужно быть одному? Разве любовь не позволяет нам разделить это наслаждение с кем-то еще?
— Не знаю, Дункан.
Toy посмотрел на нее.
— Да. Пойдем, — ласково предложил он. — И пожалуйста, возьми меня под руку.
За мостом дорога разделялась надвое: на развилке стоял памятник Карлейлю. Неотшлифованный гранитный столб завершался бюстом пророка. Лунный свет инеем ложился на его лоб, бороду и плечи, оставляя худые щеки и запавшие глазницы во мраке. Toy, воздев
— Убирайся, ты, соглядатай! Убирайся прочь, предатель Демократии!.. Он меня всюду преследует, — пояснил он Марджори и помог ей перебраться через запертые ворота на освещенную улицу.
Когда они проходили мимо университета, Марджори спросила:
— Дункан, ты много общался с девушками?
— Не очень и всегда на один лад.
Он весело, в шутливых тонах рассказал о Кейт Колдуэлл, Молли Тирни и Джун Хейг. Марджори перемежала его рассказ тихими вздохами: «Ох, Дункан, Дункан».
— Вот, о девушках я все тебе выложил, — заключил он.
— Ох, Дункан.
В голосе Марджори звучала такая сочувственная жалость, что Toy начал подозревать, не свалял ли он дурака.
— Знаешь, Дункан, — сказала Марджори, — мне кажется, ты слишком боязлив. Помнишь, когда мы возвращались из кино, ты спросил, можно ли взять меня за руку?
— Помню.
— Не надо было спрашивать. Я знала, что тебе этого хочется. Любая девушка позволила бы это без всякого спроса.
— Понятно.
— С поцелуями почти то же самое. Если девушка чувствует, что ты испуган и встревожен, ей это передается.
— Как натурщица, которая смущается, когда ее рисует смущенный студент.
— Да, похоже.
Toy остановился и схватил Марджори за руку:
— Марджори, ты будешь мне позировать? Обнаженной. — Марджори взглянула на него большими глазами. — Я не буду смущаться, — торопливо продолжал Toy, — но ты необходима для моей картины. Профессиональные натурщицы хороши для практики, но выглядят киноактрисами. А мне нужна красавица, но далекая от модных стандартов.
— Но, Дункан… Я вовсе не красавица.
— Красавица. Убедишься сама, если я тебя нарисую.
— Но, Дункан… Я… Я… У меня на боку уродливое родимое пятно.
Toy нетерпеливо замотал головой:
— Кожная пигментация не имеет никакого значения. — Беспомощно хохотнув, он добавил: — Ты должна это сделать, чтобы мы сравнялись. Я только что перед тобой разделся догола — словесно.
— Ох, Дункан! — Марджори улыбнулась с ласковым сочувствием и вздохнула: — Дункан, я согласна.
Они двинулись дальше.
— Хорошо. А когда? На следующей неделе?
— Нет, через две. Я сейчас очень занята.
— В понедельник?
— Нет. Давай… в пятницу.
— Ладно. Около семи?
— Да.
— Я должен
— Нет, я… Я точно не забуду, Дункан.
— Хорошо.
У калитки в сад Марджори подняла лицо. Toy скользнул щекой по ее щеке и пробормотал:
— Мы еще не созрели для губ. Мои застывают, когда я касаюсь твоих. Обними меня, пожалуйста.
Они прижались друг к другу, и щекочущее прикосновение уха Марджори к его щеке током пробежало по телу Toy. Он учащенно задышал. Марджори прошептала:
— Ты счастлив, Дункан?
— Ага.
У обочины тротуара остановился автомобиль. Бросив на него взгляд искоса, Toy и Марджори увидели недвижный профиль сидевшего за рулем профессора. Со смехом они разжали объятия.
На расширенном варианте картины должны были предстать Блэкхилл, Риддри, Кэмпсай-Феллз и Кэткин-Брэс, а в центре с обеих сторон — толпы вокруг шлюзов. На ста пяти квадратных футах холста Toy проводил, переплетал, стирал и заново проводил сеть голубых, серых и коричневых линий. Как-то вечером, когда он хмуро вглядывался в картину, появился Макалпин.
— Что не так?
— Мне бы хотелось большего спокойствия.
— Пейзаж, изображенный одновременно сверху и снизу и включающий в себя север, юг и восток, вряд ли будет походить на мирный оазис. Тем более если там идет война.
— Верно, но на переднем плане я помещу точку спокойствия: Марджори смотрит прямо на нас.
— С каким выражением?
— Обычным. Надеюсь, ты помнишь, что завтра она мне позирует. Не хочу, чтобы мне помешали.
— Не волнуйся, никто тебя не потревожит. Чего именно ты ожидаешь от завтрашнего вечера? Похоже, возлагаешь на него немалые надежды.
— Я ожидаю, что удастся весь вечер хорошо, успешно поработать. Хотел бы добиться большего, но не особенно на это рассчитываю, поэтому не буду особенно разочарован. Мне нравится в Марджори ее наивный взгляд. Она как будто не ощущает, что у нее есть груди, и это делает их только заметнее. Она симпатичная, не правда ли?
— Да. Заметь, она может одеться так, чтобы это подчеркнуть.
— То есть?
— На ней платье как у школьницы, ты не находишь?
— Нет, мне так не кажется.
— Нет? Понятно.
— Мой виноград не зелен, проныра-плутократ.
— Не зелен? Ах ты, лис-социалист!
Оба расхохотались.
На следующее утро Toy подготовил чертежную доску, принес бутылку вина и старательно сложил в камине дрова, чтобы они могли вспыхнуть от одной спички; но на месте ему не сиделось, и он отправился в школу выпить кофе. В столовой ему повстречалась Джанет Уир, и он спросил ее, не видела ли она Марджори.
— Нет, Дункан. Она сегодня не пришла на занятия.