ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
Шрифт:
— А как она выглядела — вчера, я хочу сказать — усталой, нездоровой?
— Нет, Дункан, непохоже.
Toy вернулся в мастерскую, в половине седьмого разжег огонь в камине и попытался взяться за чтение. Без десяти восемь раздался звонок. Удерживаясь, чтобы не броситься к двери бегом, он не спеша спустился вниз и повернул ручку. Прошло несколько секунд, прежде чем он осознал, что девушка, которая стояла на пороге, — это Джанет.
— Дункан, Марджори послала меня сказать тебе, что она ужасно извиняется. Вчера вечером она много поработала и сейчас неважно себя чувствует.
После паузы Toy с трудом выговорил:
— Передай ей, что это меня не удивляет.
Закрыв дверь,
Над парком свистел ветер, визгливо перебранивались чайки. Toy, очнувшийся в солнечном квадрате, увидел в оконной раме белоснежные облака на голубом небе. Повернувшись к окну спиной, он, свернувшись клубком, вжался в матрац и медленно перебрал в памяти всю историю дружбы с Марджори — начиная с первой встречи на лестнице вплоть до вчерашнего вечера. Вся эта история представилась ему сплошным оскорблением: от ярости он кусал себе пальцы, а под конец глаза его наполнились слезами. Он успокоился, только когда взошел на кафедру в лекционном зале и заговорил внятным спокойным голосом:
— …художественная школа без обязательных занятий, где рисунки с натуры, патологоанатомия, орудия, материалы и информация будут свободно предоставляться всем желающим. Я готов изложить эти планы директору и совету попечителей, однако без вашей поддержки я окажусь бессилен.
Ее лицо виднелось в приветственно оживленной толпе, перед ним расступившейся. Toy слегка ей кивнул, озабоченный вещами куда более важными. Правительство лейбористов назначило его министром по делам Шотландии, и, выступая в палате общин, он выдвинул проект создания отдельного шотландского парламента: «Совершенно очевидно, что чем обширнее общественное образование, тем менее возможна в нем подлинная демократия».
Слушатели потрясенно молчали, и в тишине раздался голос премьер-министра, заклеймившего Toy как изменника. Toy уверенными шагами направился к выходу, и тут произошло небывалое. Члены парламента от Шотландии (семьдесят один человек) — лейбористы, консерваторы и либералы, все до единого — покинули зал вслед за Toy. Стоя на набережной Темзы, Toy собирался обратиться к ним с речью, но тут к нему подошел Макалпин с вопросом:
— Привет. Что, нагрели тебя?
— Она не пришла.
— Сука! Слушай, погода отличная, пойдем на этюды вместе.
— Не хочется шевелиться.
— Возьми себя в руки. Будь выше этого.
— Не могу.
Макалпин развернул бумагу на чертежной доске.
— С ней все кончено, — отрубил Toy.
— Очень умно.
— Но я еще не знаю, как попрощаться.
— Не беспокойся. Просто больше не здоровайся.
— Нет. Мне нужна определенность.
— Незачем ломать голову, Дункан. Через три-четыре часа солнце уйдет. Пошли на этюды.
— Нет.
Макалпин ушел, и после гражданской войны Toy возглавил комитет по реконструкции. На месте снесенных банков были разбиты скверы с журчащими фонтанами. На задних дворах установили скамейки и шашечные столы под открытым небом для пожилых людей; устроили пруды для гребли и песочницы для малышей; открыли некоммерческие общественные прачечные для домохозяек. Увеселительные судна с небольшими оркестрами курсировали по каналу от Риддри до островов на Клайде. Марджори встречала имя Toy в газетах, слышала его голос по радио, видела его лицо в кинохронике; она была им окружена со всех сторон, он формировал ее мир, но коснуться его она не могла. Затем Toy, задремав, увидел во сне пугающую сумрачную страну с нескончаемыми дождями. Toy пытался бежать оттуда с маленькой девочкой, которая
Toy проснулся в темноте; постель наполовину сползла на пол. На небе через окно виднелись три звезды, со стороны пруда доносился нестройный гусиный гогот. Плотнее завернувшись в одеяло, Toy облегчил себе дыхание с помощью таблетки эфедрина и принялся воображать Марджори рабыней в роскошном борделе, где он пытками принуждал ее к бесстыдным любовным актам. При повторной мастурбации Марджори превратилась в Джун Хейг, на третий раз — в мальчика. Испытывая к себе омерзение, Toy тупо глазел на потолок вплоть до рассвета, потом снова заснул. Было воскресенье, поэтому в мастерскую пришли студенты — рисовать и болтать за чашкой кофе. Toy делал вид, что читает лежа; на самом же деле он мысленно сочинял обращенные к Марджори прощальные речи — шутливые, патетические, стоические, холодно-оскорбительные и гневно-безумные. Вечером явился Макбет. Его исключили из художественной школы за пьянство; обессиленно рухнув в кресло, он поинтересовался:
— Что это творится с Дунканом? Лежит бревно бревном.
— Ш-ш. Он порывает с Марджори, — прошептал Макалпин.
— А с какой стати, Дункан? Никак под юбку не залезть? Не дает тебе вставить?
— Да нет. Может, и так. Не знаю.
— Послушай меня, Дункан. Слушай, слушай внимательно. Вставить — еще не главное. Я с семнадцати лет постоянно вставляю. Если Молли от меня воротит нос, не думай, что я без этого обхожусь. Просто иду на Бат-стрит. За неделю вставляю два, три, четыре раза, но это еще не самое главное. — Макбет прищелкнул пальцами. — Марджори — славная, держись за нее, дает она тебе или нет.
— Она меня не любит, — пробормотал Toy из-под одеяла.
— А вот это тяжко, согласен. Не дает, да к тому же еще и не любит — куда уж хуже.
В понедельник Toy встретил Марджори на школьной лестнице. Мысленно он настолько отделил ее от себя, что вид хорошенькой улыбающейся девушки поверг его в замешательство, словно она воскресла из мертвых.
— Привет, Дункан! Прости меня за пятницу. Джанет сказала тебе, почему я не смогла прийти?
— Да, сказала.
— Сегодня после завтрака у нас спевка. Ты в столовую?
— Вроде бы.
Марджори улыбалась так ослепительно, что это не могло не отразиться на лице Toy, однако в столовой он сидел рядом с ней и Джанет Уир молча, рисуя на столешнице.
— Вечером мы с Джанет идем в оперу, — сообщила Марджори.
— Прекрасно.
— Места мы не забронировали, придется постоять в очереди за билетами на балкон.
— Прекрасно.
Джанет отправилась за сигаретами.
— Эйткен с нами не идет — он ненавидит оперу. А ты, Дункан, ведь ее любишь?
— Да.
Марджори придвинулась к нему поближе:
— Дункан, знаешь, я готова тебе позировать, когда тебе захочется.
— Марджори, давай прекратим это. — Нажимая на карандаш, Toy сгустил тень под глазом и добавил: — Нам лучше избавиться друг от друга.
Он бросил на нее взгляд искоса. Марджори спокойно разглядывала рисунок.
— Сигарет «Голуаз» нет! — воскликнула Джанет, вернувшись. — Почему они не продают «Голуаз»?
— То, как обстоят дела сейчас, не утешает, — проговорил Toy.