Лара

Марина Золотаревская перевела поэму Байрона «Лара» живым и точным русским стихом.

Прошли года. Они равно бегут для тех, кто странствуют, и тех, кто ждут. Но здесь устало Время; без вестей Его крыла становятся слабей. И всё былое счесть готовы сном, И верят в настоящее с трудом.

Не правда ли, здесь ощутим «нежный вкус старинной русской речи» (Б.Ахмадуллина), и в то же время современный, почти кинематографический, динамизм? Между тем это бережный перевод с английского.

Прочтя

перевод В. Топорова, переводчику Марина не поверила. «Он выхватывает какое-нибудь слово из оригинала, и развивает свою фантазию, однако фантазия его взлетает на высоту курицы, привязанной к колышку», — недоумевает Марина.

Что движет рукой переводчика? «Любовь. И ещё, — сказала Марина, — перевела затем, чтобы не расставаться. По той же причине сонм читателей переписывает Толкиена, дописывает „Унесённых ветром“, из-за этого смотрят сериалы», — пояснила она.

По специальности инженер-электрик, Марина Золотаревская обладает заразительно неортодоксальным взглядом на всё, что читает, и нередко выступает с обстоятельными докладами перед книголюбами Сан Франциско. Её эрудиция уникальна, английский для неё — второй родной язык.

«Лару» она переводила двенадцать лет с перерывами, начав в Харькове, откуда она родом, завершив в Сан-Франциско. Считает, что поэма недооценена, и в то же время не типична для автора; конфликт между разумом и чувствами, присущий байроновскому герою, не встречается в других его произведениях. Оригинальна и героиня, думающая женщина, мятежница.

Между прочим, Марина считает, что, так как Пушкин с Лермонтовым, по выражению Синявского, «непримиримые антиподы», Байрон по-разному повлиял на их формирование. Если Пушкин от него отталкивался, «боролся с этой тенью, заслонившей весь мир, то Лермонтов ему следовал». А ведь действительно, несмотря на юношескую декларацию: «Нет, я не Байрон, я другой, ещё неведомый избранник…», русская муза Лермонтова всё же напитана животворным ядом поэзии лорда Байрона.

Марина Золотаревская также пишет оригинальные миниатюры, парадоксальную прозу, отмеченную грустным юмором…

Алла Ходос, 21.02.07 В поместье Лары празднество царит, Рабами гнет цепей почти забыт; Вернулся вождь нежданный — долгий срок Изгнанья добровольного истек. На лицах радость, в замке суета, Сверканье чаш, и флагов пестрота; Камин приветным запылал огнем, Окрасив даль за расписным окном; А слуги, окружившие очаг, Шумят все враз — и смех во всех очах. Он снова здесь — зачем же брег родной Он покидал?…Оставшись сиротой, Дитя — не мог постичь утраты он, И тяжким был наследством наделён — Свободой действий. Власти нет страшней, Покой душевный несовместен с ней. Кто б вовремя пресек ему пути, Способные к паденью привести? Юнец, людьми он правил, — а ему Наказ ещё был нужен самому. Прослеживать не стоит и труда, Какими лабиринтами тогда Промчался он; хоть путь недолог был, Но половину жизни в нём убил. И в юности он бросил отчий край, Но после отзвучавшего «прощай» Растаял след его, и с каждым днём Всё реже люди думали о нём. Отец был мёртв; вассалы ничего Не ведали о Ларе; от него — Ни слова, хоть догадкам нет числа; Тревога в равнодушье перешла; Портрет его тускнел; пустой покой Его не слышал имени; другой Его невесте слёзы осушил; Не помнил юный; старый — опочил, И лишь наследник восклицал, изныв По траурным одеждам: «Он всё жив!» Украшен вечный дом его отцов Великолепьем хмурым ста гербов, Но одного меж тех недостаёт, Кто там в стенах готических гниёт. Не ждали, что один прибудет он. Зачем вернулся, из каких сторон — Гадать не смеют; удивить их мог Не сам приезд — отлучки долгий срок. При нём и свиты почитай что нет, Лишь паж, чужак по виду, юных лет. Прошли года; они равно бегут Для тех, что странствуют и тех, что ждут; Но здесь устало время; без вестей Его крыла становятся слабей. И все былое счесть готовы сном Иль верят в настоящее с трудом. Он жив, хоть зрелости его расцвет Ожгло касание забот и лет; Грехам его — коль помнит их иной — Судьбы неверность быть могла виной; Дурной иль доброй славы днесь лишен, Мог поддержать бы славу рода он; В былые годы слыл он гордецом И полюбил успех ещё юнцом; Но быть искуплен грех подобный мог, Коль не успел перерасти в порок. И вскоре все одно понять могли — В нём перемены впрямь произошли. Морщины на челе его для них — Страстей примета, но страстей былых; Он столь же горд, но юный пыл забыт; Небрежный тон речей, холодный вид, Осанка величавая, и взгляд, Ловящий всё, что на сердце таят; И едкость речи: тот, чьё сердце свет Когда-то жалил, — жалит всех в ответ, Как будто в шутку; вы бы не смогли Сознаться, что укол вам нанесли; Таким предстал он; прочее ж едва Уловит взор иль выразят слова. Других влекут любовь, успех и честь, Пускай не всякий может их обресть; А Лару вряд ли эта жажда жгла, Хоть, кажется, недавно в нём жила; Но чувством сильным, спрятанным от глаз, Вдруг озарялся бледный лик подчас. Расспросов долгих о пережитом Он не любил; не говорил о том, В каких чудесных землях он блуждал Безвестным — как, похоже, сам считал. И люди зря его ловили взгляд Иль мнили, что пажа разговорят: Увиденное в тайне он хранил, Чужого любопытства не ценил; Настойчивей вопросы — лик мрачней, И следует ответ ещё скудней. И в свете — не без радости — его Узрели вновь, приняв как своего; Вступил он в круг вельмож своей страны, С кем сан и власть сближать его должны; Средь вихря их веселий наблюдал, Как всякий наслаждался иль страдал; Но, наблюдая, не делил меж тем Ни мук, ни радостей, присущих всем; Не гнался за мечтой, что их зовёт, И рушась вечно, всё же в них живет: Тень славы, иль наживы сладкий груз, Любовь красавицы, победы вкус… Искавших путь к нему, казалось, вдруг Отбрасывал назад незримый круг; Укор, застывший в глуби этих глаз, Осаживал нескромных всякий раз; При нём меж робких разговор смолкал, Иль общий шепот страха пробегал; Но мудрое решило меньшинство: Он лучше, чем сулит нам вид его!