Лара

Байрон Джордж Гордон

20.

А Лара задыхался всё сильней, И паутина чёрная теней Глаза всё больше застила — и вдруг В объятьях верных, хоть и слабых рук, Он вытянулся, страшно задрожал, И к сердцу руку Каледа прижал. Оно не бьётся — бесполезно ждать! Не верит паж, не хочет он прервать Пожатья леденящего — но нет, Не ощутит он трепета в ответ. «Оно стучит!» — безумные мечты! Лишь то, что было Ларой, видишь ты.

21.

Паж

так смотрел, как будто прах немой С надменной не был разлучён душой. Когда же отдал он чужим рукам Умершего, потом был поднят сам, И в пыль земную, на его глазах, Упала прахом, отходящим в прах, Та голова, что на груди бы он Покоил вечно, охраняя сон, — Кудрей не рвал он, шагу не ступил, Стоял, смотрел, пока хватало сил, Но вот не вынес, рухнул, — недвижим, Как тот, который был им так любим. Кого любил… Да нет, груди мужской Дышать любовью не дано такой! Минута эта пыткою была, Что с правды до конца покров сняла. Ему спешат помочь и грудь открыть, И тайна перестала тайной быть; Вернувшись к жизни, паж не прячет глаз. И что до чести женской ей сейчас!

22.

Вдали от спящих предков Лара лёг; Глубок его затвор — и сон глубок, Хотя молитвой холм не освящён И в мрамор не одет. Оплакан он Единственной, кто всё ещё скорбит, Когда народом павший вождь забыт. Впустую ей вопросы задают, Угрозы в ход пошли — напрасный труд; Не вызнать, как она за тем пошла, В ком так немного видели тепла. За что могла любить его она? Да разве страсть от воли рождена! Он мог быть нежным: не глазам глупца Прочесть, как бьются сильные сердца, Когда полюбят; ведь суровый дух Едва ли станет изливаться вслух. Необычайно каждое звено В цепи, её приковывавшей — но Ей нестерпима б исповедь была, Другим же на уста печать легла.

23.

Он был зарыт — и кроме раны той, Что принесла душе его покой, Сплошные шрамы видели на нём. Добытые давно, в краю ином, Они одно гласили: спору нет, Стране борьбы он отдал свой расцвет; Там кровь лилась; но тайною для всех Его геройство будет… или грех? А Эццелину, кто ответ бы дал, В ту роковую ночь конец настал.

24.

В ту ночь крестьянин (вот его рассказ) Рубежной шёл долиною. Как раз На небе серпик Цинтии исчез, Зарёй поборот. Раб в господский лес Пришел набрать дровец, чтоб их продать — Не то пришлось бы детям голодать. Река, что земли Ото отсекла От графства Лары, перед ним текла; Вдруг — топот конский. То к реке спешил Из чащи всадник. Переброшен был Плащом накрытый груз через седло; Лицо ездок сокрыл, склонив чело; Нежданный вид, что страшен в час ночной! Не преступленье ли всему виной? И стал крестьянин, прячась, наблюдать, Как незнакомец спрыгнул, сдёрнул кладь, Как на берег втащил её с трудом И сбросил в воду; долго ждал потом, Смотрел — отворотился — прочь шагнул, Но бросил взор назад, и вдруг свернул Вослед теченью, точно взгляду мог Поведать слишком многое поток. Тут он нагнулся к скопищу камней, Оставленных разливом вешних дней, И те, что покрупнее, стал хватать, И в воду их, прицелившись, метать. Вперёд прокрался раб; незримый сам, Теперь он видел всё: его глазам Предстала грудь под пеленой воды, На платье точно вспыхнул луч звезды; Но, лишь крестьянин, пристальней взглянул, Ударил камень в труп, и тот нырнул, А выплыв, был почти неразличим В багровой мути, взвившейся за ним. Но вот он канул; взвихрилась вода, Разгладилась — и всадник лишь тогда Вскочил в седло; и вмиг ударом шпор Погнал он прочь коня во весь опор. Он в маске был; а что до мертвеца, То взгляд раба бежал его лица; Но на груди носимая звезда Была приметой рыцаря всегда; На платье Эццелина этот знак Видали в ночь, что завершилась так. Прими его Господь, коль он убит! А труп неузнанный был в море смыт. Поверь из Милосердья одного, Что всё ж не Лара умертвил его.

25.

И Лара — Калед — Эццелин — ушли, Надгробий им равно не возвели! Где вождь скончался, там и паж угас, За нею зря являлись много раз; Сломило горе гордый прежде дух, Был тихим плач — а чаще взор был сух; Но верила она, что Лара здесь, И все попытки прочь её увесть Одно лишь бешенство будили в ней: Тигрица, потерявшая детей! Коль все ушли — томиться здесь вольна, К виденьям обращается она. Печаль не устаёт их рисовать И в жалобах с мольбою к ним взывать. Она сидит под липой, где легло В колени ей холодное чело; И память возвращает ей назад Последнее пожатье — слово — взгляд. И срезанный когда-то чёрный жгут Своих кудрей — прикладывает тут К земле она, как будто вновь и вновь Бесплотному унять пытаясь кровь. То речь за них двоих ведёт одна, То вскакивает в ужасе она И вся дрожит: почудился ей вдруг Его гонитель, некий злобный дух. Она зовёт вождя скорей бежать — И наземь опускается опять; Закроет лик истаявшей рукой, Иль чертит знаки на земле порой… Близ Лары, наконец, она легла — Явила верность, тайну унесла. Перевод Марины Золотаревской.