Ларец Самозванца
Шрифт:
Отошли... Клим Оглобля, Андрей Головня и Людвик-пушкарь, три самых уважаемых воина в отряде, вместе с двумя панами встали в небольшой кружок.
– Кто что думает?.. Да погоди ты, пан Анджей! Твои мысли нам ясны! Ты что-то хотел сказать, Андрей?
– Да! – кивнул тот. – Я верю Мареку! Мальчишка, конечно, избалован тобой, господин... но он не подлец! Я верю ему, когда он говорит, что был честный поединок. Другое дело, как он повернулся потом... И почему удар нанесён не саблей, а кинжалом. Марек не дурак, под самый палаш не полез бы! Да и не думаю, что он собирался ударять всерьёз... Боюсь, что там что-то случилось. Уже во время поединка... Эх, если бы Яцек очнулся!
– Я знаю, из-за чего поединок! – внезапно сказал Людвик. – Вернее, из-за кого! Всё бабы, чтоб им... Они оба в Зарину влюблены! Наверняка из-за неё драка была!
– Это верно! – поддержал его, покручивая рыжий ус, Клим Оглобля. – Марек давно порывался Яцека проучить... Так что зачинщик всё же он! И потом, даже если это и был поединок, сейчас ему не место и не время. Если оставить его без последствий, это будет неправильно. Но и слишком сурово наказывать нельзя. Если каждого шляхтича наказывать за то, что обнажил саблю, Речь Посполитая сгинет! Нет, наказать надо, но не так, чтобы Марек от этого наказания себя героем обиженным возомнил... а так, чтобы он понял свою вину!
– Удивительный ты человек, Клим! – хмыкнул Андрей Головня. – Это что ж получается... Если Марек прав, нам не за что его наказывать! Если же виновен, наказать надо по всей строгости. Нельзя половинным наказанием обходиться. Чревато это! Недобрым будет итог...
– А кто говорит – половинным? – удивился Клим. – Просто нельзя мальчишку как воина наказывать! Или ты предлагаешь его считать за двадцатилетнего? Так ему – всего четырнадцать! Плетей ему дюжину всыпать, чтобы сесть не мог, вот и вся недолга!
– А за Яцеком поручить Зарине ухаживать! – дьявольская усмешка озарила лицо сказавшего это пана Анджея. – Чтобы невинно обиженным времени себя почуять не было.
Пан Роман задумался... Марека он любил, но любя – требовал с него как с самого себя. Сейчас у него даже мысли не мелькнуло – прикрыть его, оборонить от наказания или хотя бы смягчить его. И единственный довод в оправдание Марека – ведь он не бросил, донёс Яцека до лагеря, так и остался не сказанным.
– Марек! – решительно окликнул он замершего в отдалении отрока. – Ну-ка, пойди сюда!
Марек подошёл с явной неохотой. Встал в трёх шагах, с гордой рожей, на которой уже не различить было раскаяния за гордыней и страха за решимостью выдержать, снести любое наказание.
– Взять его! – коротко приказал пан Роман и Андрей с Людвиком быстро – не увернёшься и крепко – не вырвешься, взяли его под локти.
– Порты!
Прежде чем Марек успел дёрнуться, его распоясали и шаровары, настоящие казацкие шаровары, которыми мальчик так гордился, упали на траву.
– Ну, что, Клим! – мрачно улыбнулся пан Роман. – Ты предложил, ты и делай! Дюжину, как решили!
Клим на миг заколебался, но потом со вздохом взял и рук пана Романа протянутый им ремень. Добрый ремень, сыромятный... Таким самое то пороть... седмицу не заживёт!
Марек рванулся, но вырваться из рук палачей ему было не суждено. Каши мало ел! Его силой принудили лечь на траву, и звонко взвизгнувший ремень первый раз вспорол худой зад...
Марек не издал ни звука, за все двенадцать ударов – ни разу. Вжавшись лицом в мокрую от слёз и крови из закушенной губы траву, он лишь вздрагивал всем телом, когда ремень ровно и аккуратно ложился на задницу, каждый раз оставляя остро болевший рубец. Клим не щадил, но и не мучил чрезмерно – бил ровно, в одну силу, не собираясь пропарывать кожу до костей и не намереваясь оставлять розовые, быстро заживающие полоски. Нет, все двенадцать шрамов заживут нескоро, а помнить о них Марек будет каждый день своей долгой, как он надеялся, жизни. Хотя бы потому, что сами рубцы до конца так и не сойдут.
Внезапно, удары прекратились, захват исчез.
– Всё, Марек! – коротко сказал Андрей и в голосе его отрок услышал нотку сочувствия. – Вставай!
Марек попытался встать, но спину пронзила острая боль и он, охнув, осел обратно на траву.
– Ты не перестарался ли, Клим? – раздался где-то рядом тревожный голос пана Романа.
– Нет... – возразил палач. – В самый раз!
Марек хотел ещё раз подняться, но его уже насильно уложили, и осторожные руки лекаря наложили на шрамы какую-то щипучую, но быстро снявшую боль мазь. После этого возможно стало и подняться... Лучше бы он умер! В довершение позора, пан Роман запретил ему на полста шагов приближаться к возку, где ехала Зарина... а теперь и раненный Яцек. На лице раненного, который уже пришёл в себя, блуждала блаженная улыбка, а когда он бросил взгляд на Марека, то и неприкрытое торжество. Хотя он подтвердил, что поединок был честным, Марека это от бед не избавило. В этот миг он остро пожалел, что не убил Яцека...
3.
Марек страдал. Нет, не телесная боль терзала его. Зад болел, а после трёхчасовой скачки даже горел, словно в огне – не помогала мазь шведская. Болела, пылала яростью и болью душа. Ему было запрещено подходить и подъезжать к Зарине ближе, чем на полсотни шагов, но, имея острое зрение, Марек без труда видел, как ласково, слишком ласково, чтобы это казалось случайность, Зарина ухаживает за раненым соперником. На него же, на готового в лепёшку ради неё разбиться Марека, она даже не глядела. А если глядела, взгляд её способен был заморозить даже такого горячего молодца, каким был Марек...
Яцек же блаженствовал... Не такой остроумный, не такой быстрый на язык, даже туповатый, сейчас он был совершенно в своей роли. Роли молчаливого, донельзя несчастного, слабого и беспомощного раненного, за которым нужно постоянно ухаживать, которому очень неудобно и стыдно пользоваться помощью прекрасной женщины... Но который вынужден был это делать. Пить травяной отвар из нежных, но сильных рук Зарины, любуясь украдкой её округлой грудью, обтянутой рубахой, её нежным овалом лица, аккуратными ушками, родинкой на скуле... Но ещё больше радости, истинное блаженство, Яцек испытывал, видя страдания соперника. Он не был в обиде на Марека, ведь тот ударил, только когда сам оказался на грани гибели, он даже постарался обелить его в глазах пана Романа и казаков... но уж чего он совершенно не собирался делать, так это допускать, чтобы Марек вновь оказался подле Зарины. Пусть та всю дорогу подчёркивала своё презрение к юному оруженосцу, заставляла его выполнять самые дурацкие и невыполнимые поручения... Он, Яцек, не верил в это презрение ни на грош. А иначе, почему сейчас Зарина так ненавидит Марека, что даже запретила упоминать его имя вслух?!
Однажды, в середине дня, Марек не выдержал и развернул коня. Он, наверное, хотел проехать, якобы по делу, неподалеку от Зарины. Может быть, даже вознамерился перекинуться с ней или с ним, с Яцеком, парой-тройкой слов... Когда до возка оставалось меньше двух дюжин конских шагов, он вдруг резко осадил коня, так что тот осел на круп. С лица Марека схлынула вся краска...
– Я думаю, Мариус, тебе лучше будет проехаться вперёд! – хлестнул его жёсткий голос пана Романа. – И не думай возвращаться раньше, чем придёт время остановиться, или ты увидишь что-то действительно интересное!