Ларец Самозванца
Шрифт:
– Братцы, так это ж – баба!
Стыд заставил их забыть про боль и смерть. Стыд бросил их вперёд. Ничто не может спасти медведя, если на него бросается свора. Ничто не могло спасти медведеподобную бабу, когда на неё, презрев опасность и горя желанием смыть позор, со всех сторон бросились воины. Чей-то шлем гулко врезался ей в голову, кто-то запрыгнул на плечи, пережимая глотку сильными пальцами... Сначала, она рухнула на колени. Потом, так и не сумев сбросить со спины смельчака, вовсе потеряла сознание...
На шум прибежал сотник Кирилл. Мрачный, злой, весь какой-то взъерошенный, он выслушал короткий доклад Прокопа и только коротко кивнул, явно торопясь дальше в бой.
– Так что с ней делать-то? – не выдержал кто-то из казаков.
– Ваша! – мрачно сказал сотник, оборачиваясь на ходу... И ушёл.
Ну, богатырская там баба, или обычная, а что с ними делать в таком случае, знали все. Из уважения к её недюжинной силе и статям, когда распинали – как принято, за руки и за ноги, вместо верёвок или арканов взяли сыромятные вожжи. Пусть-ка попробует разорвать. Одежду рвали без жалости – ей она больше не потребуется. И только одного не сделали – не стали забивать в рот кляп. Сейчас, сразу после боя, её крики только больше распалят!
Белое женское тело, совершенно обнажённое, распятое и раскрывшее все бабские тайны, лежало перед ними. Вокруг столпилось никак не меньше двух дюжин – казаки, стрельцы, ратники... и никто не торопился стать первым.
– Прокоп, хочешь? – предложил кто-то.
– Я? – удивился Прокоп, вообще-то редко отказывавшийся от дармовщинки. – Нет... Вон Вилько её придушил, ему и баба в руки!
– Да щас тебе! – отшатнулся Вилько. – Что я, самоубийца? Я её боюсь!
Так они препирались бы долго, но тут, раздвинув плечом круг, вперёд выступил рослый казак, широкий настолько, что мог заслонить сразу двоих Шагинов.
– Я буду первым! – прорычал он. – Ух, давно бабы не мял!
На миг, только на миг, Прокопу стало её жалко...
Скинув шаровары, под одобрительный гогот товарищей, казак приступил к «наказанию». За всё время, пока он трудился, взрыкивая и пыхтя, словно мишка-шатун, разбойничиха даже не пикнула, закусив губу до крови. Впрочем, когда казак, довольно крякнув, поднялся с неё, это был не конец. Это было только самое начало... Один за другим, казаки, стрельцы, ратники занимали его место...
Прокопу быстро стало скучно. Жалко уже не было – он напомнил себе, что творили разбойники с теми бабами в зале, и на место жалости быстро пришла злость. Быстро наскучило и тем, кто принял участие в «наказании». Если бы разбойничиха орала, если бы она молила о пощаде или хотя бы сопротивлялась, её крики и борьба разогрели бы им кровь и дали бы сил продолжать. Однако... Однако за всё время, как её не терзали, она не издала ни звука. Где-то на двадцатом охотнике, поток её насильников закончился.
– Всё, сдохла! – пробурчал щуплый стрелец, поддёргивая порты. – Тьфу, нечисть...
Но она ещё не подохла – сердце, пусть слабо, но билось и тогда, голую, её подвесили на воротах. Рядом с остальными разбойниками... Кирилл не вмешивался.
Он вообще слишком быстро остыл после этого боя. Мрачный, усталый, он пошёл искать Шагина и нашёл его – возле Никитки. Угрюмый слуга тихонько пел какую-то татарскую песенку, положив голову крестника на колени.
– Он – жив? – удивился сотник.
– Жив, господин! – кивнул Шагин, бросив на него косой взгляд. – Ты ведь сам подарил ему нагрудник! Хороший нагрудник, миланской работы... Он и спас Никитку. Жить будет! Встанет нескоро...
– Лекаря у нас нет! – вздохнул Кирилл. – Костоправ стрелецкий, да Лука наш – разве ж лекари? Вот помнишь, в Шуе – турок был? Его князь Василий у польского посла купил... Ну, тот, который как был магометанином, так магометанином и помер!
– Абдулла! – после некоторой заминки, припомнил Шагин. – Да, то был – лекарь! Всем лекарям лекарь! Жаль, помер...
Помер Абдулла лет этак пятнадцать назад, Кирилл тогда ещё отроком безусым был. Помер, успев, однако, порассказать массу интересного про свою родину, про Константинополь – древний Царьград, про Святую Софию с золотым полумесяцем над куполом, про султанов и янычар... Кирилл тогда слушал, потрясённый, раззявив рот. Сейчас бы он не удивлялся так откровенно. Сейчас ему куда нужнее и важнее тех историй были бы знания Абдуллы... увы! Единственные два человека в отряде, которых – с натяжкой – можно было назвать лекарями, больше годились на должности коновалов. Что касается людей, единственное, что могли сделать толково – вправить вышибленную или переломанную руку или ногу. Ну, рану перевязать или те же конечности оттяпать. Хорошо ещё, в этом походе всё пока что заканчивалось лёгкими ранениями... до сего дня. При штурме постоялого двора и шинка сразу четверо получили тяжёлые раны, и теперь отряд не мог двигаться так быстро, как раньше. И это была самая плохая новость, которую только можно было представить. Отряд – встал! С раненными, тем более – с тяжело раненными, далеко не уйдёшь. Того же Никитку, что распластался сейчас на лавке, белый как полотно, беспамятный, даже Лука-коновал запретил трясти строго-настрого. А как тогда везти, если воз трясётся, подскакивает на каждой колдобине, если ехать надо быстро – догонять ушедшего, успевшего ускользнуть врага... Кирилл в отчаянии уселся рядом с раненым юнцом и, ухватившись за вихры пальцами, стиснул их так, словно хотел выдрать с корнями.
– Господин...- слабый голос принадлежал Никитке, только до сотника это не сразу дошло. – Господин!
– Никита, лежи тихо! – прикрикнул на мальчишку Шагин. – Не дёргайся... Господин, он очнулся!
– Вижу! – хмуро сказал Кирилл, которому как раз в этот миг пришлось отгонять крамольную мысль, что было бы куда лучше, если бы Никита умер. Остальные, возможно, выдержали бы даже быструю езду... Не он. Не Никита.
– Господин... – прошептал Никита, и голос его был полон вины. – Прости меня, господин! Я не хотел... Я думал, что сумею! Прости меня, господин!
Это он виноват – понял Кирилл. Он, господин мальчишки, утвердивший его в мысли, что семнадцатилетний отрок ничем не уступает взрослым. Так и было... Только у взрослых ратников была та осторожность, которой нет, да и не может быть у юнца. И Прокоп с Шагином, тоже ворвавшиеся первыми, не получили и царапины, а Никита – залп в упор.
– Господин! – снова повторил Никита, сердито и неожиданно сильно оттолкнув ладонь Шагина от своих губ. – Господин, я буду обузой, оставь меня!
– Прекрати! – сердито фыркнул Кирилл. – Где тебя оставить? Был бы здесь город, не сомневайся – оставил бы не задумываясь! Но мы – посреди чистого поля, этот постоялый двор я через полчаса самое большее запалю с четырёх концов... Посреди дороги прикажешь тебя оставить? И тех троих – тоже?