Ларочка
Шрифт:
– Ты должен позвонить в «Понеманье» и Варивончику.
Леонид помотал головой, отгоняя страшный сон:
– Ты хоть понимаешь, куда ты пришла?!
Лариса усмехнулась:
– Я-то как раз понимаю. А ты понимаешь, где работаешь?
Опять-таки Лариса сказала не совсем то, что было услышано. Она подразумевала, что отстаивать права советского человека – обязанность для всякого, кто оказался в здешних рядах. Леонид услышал какую-то смутную, и от этого очень неприятную угрозу. Ему стало понятно, что пугать эту дуру отчислением из университета или исключением из комсомола за незаконную беременность бесполезно, все равно все обернется против него.
– Давай пропуск.
– Зачем?
– Чтобы ты могла выйти отсюда.
– Ты меня выгоняешь?!
Леонид испугался, что она сейчас заявит, что никуда не уйдет, пока он не отдаст команду печатать Перкова. Он попытался обратиться к логике, мол, даже если бы он и хотел помочь, то не может, он работает не в том отделе, который ведает прессой и все такое.
– А в каком ты отделе?
– Ну, знаешь…
Лариса встала со стула:
– Хорошо, я уйду. – Остановилась у двери. – Тебе наплевать на искусство, наплевать на моего мужа!
Это была чистейшая правда.
Она открыла дверь и, уже стоя в проеме, сказала:
– Но подумай, что будет с этим несчастным ребенком! – И исчезла.
Леонид вылетел следом. В предбаннике сидело человек пять, и все они видели его красное лицо.
Увидевшись с «мужем» сообщила, что все будет хорошо и произойдет скоро.
– Всё? – спросил поэт со странным выражением голоса.
Да, уверенно подтвердила Лариса. И стихи пойдут в печать, и отец вот-вот смирится с переездом избранника дочери в их хорошую двухкомнатную квартиру по улице Карла Маркса.
– Ты удивительный человек, Ларочка.
– Я знаю.
Капитан Конев сдался.
Сразу вслед за Годунком.
Тот дал «Мои пораженья» и слег с приступом геморроя, так что шокированному начальству сначала было даже не на кого обратить свое удивление.
– Ладно, – сказал капитан, – поехали.
Он, конечно, уже знал, где обретается «жених», и чувствовал себя осажденной крепостью, под которую подводят медленный, но неуклонный подкоп. В конце концов, каким бы куском дерьма ни был будущий зять, Ларочка сделает из него человека. Будем считать, что ей виднее.
Выгнал из гаража свой «Москвич», освободил багажник для пожитков поэта. Даже хорошо, что тот бросил сварочное дело, а то бы въехал к ним прямо со сварочным аппаратом, отвлекал себя таким незамысловатым юмором капитан.
– Сколько же ему лет?
– Двадцать шесть.
– А где служил?
– Па-апа!
– А вдруг теперь заберут?
Лариса рассмеялась:
– Кто его у меня заберет?! В крайнем случае, вернется опять в госпиталь на пару недель.
Въехали официально, через КПП, замедленно попетляв меж аккуратными сугробами, сдали задом к дверям неврологического флигеля.
Сначала Лариса не поняла, в чем дело. Первое, что бросилось в глаза, отсутствие печатной машинки на тумбочке у окна.
Потом она обратила внимание, что исчезли и все остальные вещи. Какое наглое ограбление! Что она скажет Валере, это ведь она поселила его здесь, и на что годна вся наша Советская Армия, если не смогла обеспечить сохранность имущества всего лишь одного несчастного поэта. Вообще, он знает об этом? А вдруг это начальник госпиталя распорядился? Валера сказал ему какое-нибудь слишком откровенное слово, он ведь не умеет кривить душой, и вот результат!
– Папа!
Капитан обнял ее за плечи, успокаивая:
– Ничего, ничего, я его найду и ноги повыдергаю.
Тогда Лариса поняла, что тут произошло на самом деле.
Сбежал! Это было сколь несообразно, столь и очевидно. «Невеста» села на кровать в состоянии полного окаменения. Ни разговаривать, ни даже плакать она была не способна.
Капитан осмотрел помещение.
Ничего, кроме исчирканных обрывков бумаги, грязного носового платка и заштопанного одиночного носка.
12
Она слегла с сильнейшей простудой. Капитан и капитанша ходили как тени по квартире, дежурили по очереди у постели. Хорошо, что уход за больною требовал много внимания, в эти дни они наконец полностью покончили с той старинной еще слонимской историей, все было прощено друг другу над раскаленным телом обманутой дочери. Все обиды как бы сгорели в этом костре. Дошло до того, что, когда в один из дней по окончании кризиса позвонил Лион Иванович, залетевший в Гродно на очередную свою гастроль, капитан Конев махнул рукою – да пусть заходит!
Супруги, конечно, ничего бы не стали ему рассказывать – кто же такой сор выносит из избы! Лариса сама, выйдя к гостю в пижаме и с замотанным горлом, тут же вывалила всю свою историю. Причем не в жалобной манере, мол, пожалейте меня, а чуть ли не с юмором, что при ее воспаленном взгляде, хрипловатом, больном голосе получилось впечатляюще.
Когда она ушла к себе, капитан похвалил ее – смотрите, держится, даже шутит.
Лион Иванович не разделил такого взгляда на ситуацию. По его мнению, именно в таком состоянии девицы глотают таблетки и бросаются с моста. Вслух он этого не сказал, но усиленно посоветовал родителям подумать о том, чтобы дочка сменила обстановку. Лучше, если целиком весь город.
– В каком смысле?
– Ей надо перевестись. Например, в Москву.
Это звучало как хорошо бы ей полететь на Луну.
– И родной дом, и родной институт – все это будет давить на нее, а я мог бы попробовать похлопотать. Кроме того, я знаю людей такого типа, как этот ее, извините, жених. Никакой ведь нет гарантии, что однажды он не нарисуется поблизости и не станет трепать Ларочке нервы.
– Я его… – Капитан поднял руку, демонстрируя, что он сделает с вернувшимся сварщиком.