Ластики
Шрифт:
Пустоты и ниши, выемки и углубления существуют на всех уровнях текстов Роб-Грийе. Даже французское название романа «Соглядатай» – «Le Voyeur» – можно представить как усеченное «voyageur» – «путешественник» или «коммивояжер». Безлюдные улицы, заброшенные дома, незанятые руки, пустые стаканы, выбоины на дороге или настежь распахивающиеся двери – это мир, требующий заполнения. Болезненное ощущение отсутствия чего-то, нехватки какого-то элемента в ряду других заставляет искать избыток в других местах. Бесконечное перетекание, напоминающее приливы и отливы моря, волнообразные очертания холмистых лугов отмеряют ритм времени и вечного возвращения.
С тем же навязчивым упорством снова и снова всплывают одни и те же сцены: детектив Уоллес ищет свои ластики, садо-эротические фантазмы неотступно преследуют Матиаса, герой «Ревности» в
Персонажи романов в своем беспрестанном блуждании похожи на неприкаянные души умерших из бретонских легенд. Детство Роб-Грийе прошло в Бретани, и герои этих рассказов не раз посещали его воображение. Герои его романов тоже сродни призракам: их можно видеть, слышать, но не осязать. «Их существование столь же сомнительно и упорно, как и существование тех беспокойных усопших, которые вследствие какого-то злого наваждения или божественной мести обречены вечно переживать одни и те же сцены своей трагической судьбы. Так, Матиас из „Соглядатая", чей плохо смазанный велосипед часто встречался мне на дорожках у обрыва среди голых кустов утесника, не кто иной, как неприкаянная душа, равно как и невидимый муж из "Ревности"…». [3] Быть может, этим объясняется их отсутствующий взгляд, отрешенность от мира. Они как будто стремятся вернуться в мир живых – тот «настоящий» мир, из которого они навсегда изгнаны. Каждый из них, отправляясь на поиски кого-то другого, на самом деле ищет самого себя. В том же безвременном круге живут и герой Кафки землемер К., и Николай Ставрогин, и «посторонний» Камю, и Стивен Дедал, и Карамазовы…
3
Robbe-Grillet A. Le Miroir qui revient. Paris, 1984. P. 21.
Умножая ходы, шаг за шагом отвоевывая пространство, пустота разрушает повествование изнутри. Нагромождение парадоксов стремится окончательно поглотить банальный смысл происходящего, оставляя свободное поле для фантазии. Метафора этого процесса содержится в названии романа «Ластики»: каждая новая деталь рассказа «стирает» то, что до этого имело смысл, текст как бы «стирает» сам себя.
В крепко сбитом мире традиционного романа, исполненном вечной (и лживой) идеи, нет места человеку с маленькой буквы – живому человеку. Роб-Грийе создает в своих книгах необходимые пробелы, которые приглашают нас к сотворчеству. Благодаря тому, кто читает, застывшая форма приходит в движение – пустоты заполняются новым содержанием, и текст живет снова и снова.
Ольга Акимова
Время, от коего ничто не укроется, нашло решение вопреки твоей воле.
Пролог
1
В полутемном зале кафе хозяин расставляет столы и стулья, пепельницы, сифоны с газированной водой; шесть часов утра.
Свет ему не нужен, он даже не сознает, что он делает. Он еще спит. Все его движения регулируются древними законами и надежно защищены от непостоянства людских желаний; каждой секунде соответствует одно четкое движение: шаг в сторону, стул – на тридцать сантиметров от стола, три взмаха тряпкой, пол-оборота вправо, два шага вперед, каждая секунда совершенна, неизменна, безупречна. Тридцать один. Тридцать два. Тридцать три. Тридцать четыре. Тридцать пять. Тридцать шесть. Тридцать семь. У каждой секунды свое, строго определенное место.
К несчастью, вскоре время утратит свою власть. Окутанные туманом заблуждений и сомнений события этого дня, хоть и незначительные сами по себе, через несколько мгновений начнут свою разрушительную работу, будут исподволь подрывать идеальный распорядок, подстраивая то недоразумение, то оплошность, там путаницу, а там промах, чтобы мало-помалу завершить свое произведение: беспорядочный, бесцельный, непостижимый и чудовищный день в начале зимы.
Но сейчас еще слишком рано, дверь на улицу только что отперта, единственный персонаж, находящийся на сцене, еще не обрел самостоятельную жизнь. В этот час двенадцать стульев один за другим спускаются со столиков из поддельного
Когда все готово, зажигается свет…
Толстяк, хозяин кафе, застыл неподвижно, пытаясь узнать себя среди столов и стульев. В длинном зеркале над стойкой смутно отражается нездоровое, мертвенно-бледное лицо с размытыми чертами – это хозяин, желтый и тучный хозяин в своем аквариуме.
В витрине напротив еще одно отражение хозяина медленно тает в рассветных сумерках. Наверное, именно этот расплывчатый силуэт только что привел зал в порядок; теперь ему остается лишь исчезнуть. В зеркале подрагивает совсем искаженное отражение этого призрака; а куда-то в глубину уходит бесконечная, все менее и менее различимая вереница теней: хозяин, хозяин, хозяин, Хозяин – печальная звезда, окруженная туманным ореолом.
С трудом выбирается хозяин на поверхность. Он вылавливает наугад обломки, всплывающие вокруг него. Спешить незачем, течение в это время дня не очень сильное.
Он упирается ладонями в стол, выпрямив спину; он еще не совсем проснулся, взгляд устремлен в пустоту: этот кретин Антуан по утрам занимается шведской гимнастикой. Вчера как-то вдруг заявился в розовом галстуке. Сегодня вторник; Жанетта приходит позже.
Вот тут какое-то пятнышко: что за гадость этот мрамор, от всего на нем следы остаются. Похоже на кровь. Вчера вечером, у Даниэля Дюпона, в двух шагах отсюда. Что-то тут не так: грабитель не полез бы в освещенную комнату, этот тип явно хотел его убить. Личная месть, что ли? Так или иначе, парень не из ловких. Это случилось вчера. Сейчас посмотрим, что об этом пишут в газете. Ах да, Жанетта придет позже. Сказать ей, чтобы подкупила чего-нибудь… нет, завтра.
Небрежное, словно для виду, движение тряпкой по странному пятнышку. Между двумя водоемами возникают и тут же исчезают какие-то бесформенные очертания; а может быть, это просто отверстия.
Пускай Жанетта сразу же затопит печку; в этом году рано похолодало. Аптекарь говорит, что так бывает всегда, если на четырнадцатое июля шел дождь. Может, это и правда. Но этому кретину Антуану, конечно, хотелось во что бы то ни стало доказать обратное, ведь он всегда прав. Аптекарь начал злиться, ему для этого хватает четырех-пяти бокалов белого вина; но Антуан ничего не замечает. Хорошо еще, хозяин был здесь. Это было вчера. Или в воскресенье? В воскресенье: Антуан был в шляпе, у него в этой шляпе такой хитрый вид! В шляпе и розовом галстуке! Да, но вчера он тоже был в галстуке. Нет. А впрочем, один хрен.
В раздражении лишний раз сметает со стола вчерашние крошки. Потом выпрямляется.
За стеклом он видит обратную сторону таблички «Сдаются комнаты», на которой уже семнадцать лет не хватает двух букв; семнадцать лет он собирается их вставить. Так было еще при Полине; когда они пришли, то сказали…
Впрочем, он сдает только одну комнату, так что в любом случае это чепуха. Он смотрит на часы. Половина седьмого. Пора будить этого типа.
– За работу, лентяй!
Это он произнес уже почти вслух, скривившись от отвращения. Хозяин не в духе; он не выспался.
Хотя, по правде говоря, он часто не в духе.
Поднявшись на второй этаж и пройдя коридор до конца, хозяин стучит в дверь, несколько секунд ждет и, не получив ответа, стучит опять, настойчивее и громче. За дверью начинает звонить будильник. Не отнимая кулака от двери, хозяин прислушивается, со злостью ожидая, когда жилец заворочается в кровати.
Но никто не выключает будильник. Примерно через минуту он умолкает сам собой, издав недоумевающие, сдавленные звуки.
Хозяин стучит еще раз: в ответ по-прежнему ни звука. Он приоткрывает дверь и заглядывает в комнату: в скудном утреннем свете видна разобранная кровать, в комнате – беспорядок. Хозяин входит и осматривается: ничего подозрительного, только пустая кровать, двуспальная кровать без подушек, на середине валика – отпечаток головы, скомканное одеяло лежит в изножье; на туалетном столике стоит эмалированный тазик с грязной водой. Так, парень уже ушел, ну что ж, его это не касается. Ушел, не заглянув в зал, зная, что горячий кофе ему так рано не подадут, да и вообще он не обязан предупреждать о своем уходе. Пожав плечами, хозяин уходит восвояси; ему не нравится, когда люди встают слишком рано.