Ластики
Шрифт:
Дальше улица Землемеров идет в восточном направлении, тянется до бесконечности, становясь все более неприглядной, пока не превращается в откровенные трущобы: сеть немощенных проулков между бараками, проржавевшее кровельное железо, старые доски и толь.
А в западном направлении, за бульваром и каналом, раскинулся город: тесные, сжатые высокими кирпичными домами улицы, строгие, без излишеств, общественные здания, чопорные церкви, невыразительные витрины. Все в целом солидно, порой зажиточно, но сурово; кафе закрываются рано, окна узкие, люди серьезные.
И все же этот печальный город
Народ здесь основательный, поэтому дальше искушения дело не идет: возможное так и остается возможным, сирены с давних пор взывают без всякой надежды.
Экипажи судов набирают за границей; здешние жители предпочитают заниматься торговлей на суше, самые отважные из них удаляются от берега не более чем на тридцать миль, отправляясь на лов сельди. Остальные довольствуются тем, что прислушиваются к ходу кораблей и вычисляют, сколько на них тонн груза. Они даже не ходят смотреть на суда: это слишком далеко. Маршрут их воскресной прогулки ограничен Бульварным кольцом: выйдя к бульвару по проспекту Кристиана-Шарля, они идут вдоль канала – как правило, до «Новой молочной» или до моста Гутенберга, не дальше.
Дальше к югу по воскресеньям не встретишь, можно сказать, никого, кроме местных жителей. А в будни тишину там нарушает лишь армия велосипедистов, едущих на работу.
В семь утра рабочие уже проехали; бульвар почти безлюден.
На берегу канала, у разводного моста, которым завершается улица Землемеров, стоят двое. Мост только что развели, чтобы пропустить рыболовный траулер; человек, стоящий у разводного механизма, готовится вернуть мост на место.
Другой, по-видимому, ждет завершения этого маневра, однако, похоже, не торопится: при желании он мог бы перейти на другую сторону по маленькому мостику в ста метрах правее. Это невысокий мужчина в длинном, уже не новом зеленоватом плаще и поношенной фетровой шляпе. Повернувшись спиной к человеку у разводного механизма, не обращая внимания на траулер, он стоит, опираясь на тонкие стальные перила, заменяющие парапет у входа на мост. Он неотрывно смотрит на маслянистую воду канала у своих ног.
Мужчину зовут Гаринати. Это он недавно заходил в кафе «Союзники» и спрашивал Уоллеса, которого там уже не было. И он же – вчерашний убийца-неудачник, нанесший легкое ранение Даниэлю Дюпону. В угловом особнячке за оградой, который сейчас у него за спиной, живет его жертва.
Решетчатая ограда, живая изгородь, посыпанная гравием дорожка, идущая вокруг дома… Ему не надо оборачиваться, чтобы увидеть все это. Среднее окно во втором этаже – окно кабинета. Все это он знает на память: изучал целую неделю. Правда, без толку.
Как обычно, Бона был превосходно информирован,
Кнопка электрического звонка у двери, фарфоровая кнопка с металлическим козырьком. Бона сказал, надо выключить свет, а он не выключил, вот все и сорвалось… Ничтожный просчет… Но так ли? Да, в коридоре свет остался; но если бы в комнате была полная темнота, Дюпон, возможно, побольше приоткрыл бы дверь, чтобы повернуть выключатель. Возможно? Кто знает? Или он так и сделал? И ничтожного просчета оказалось достаточно. Возможно.
Гаринати никогда раньше не переступал порог этого дома, но указания Бона были настолько точны, что он мог отправиться туда с закрытыми глазами. Без пяти минут семь он спокойно прошел по улице Землемеров. Вокруг – ни души. Он толкнул садовую калитку.
Бона говорил: «Сигнализация работать не будет». Это была правда. Звонок молчал. Хотя утром того же дня, проходя мимо («Незачем все время бродить вокруг»), он тихонько приоткрыл калитку, чтобы проверить, и услышал звонок. Очевидно, провод перерезали после полудня.
Он уже совершил ошибку, попробовав открыть калитку утром: когда вечером он вошел в сад, то на мгновение ощутил страх. Но тишина его успокоила. Да и заколебался ли он на самом деле?
Он осторожно закрыл за собой калитку, но не задвинул засов и стал обходить дом справа, по газону, чтобы гравий не шуршал под ногами. В темноте дорожку легко различить, она кажется более светлой, чем клумбы по ее сторонам и подстриженные верхушки живой изгороди.
Окно кабинета, среднее окно во втором этаже, со стороны канала, ярко освещено. Дюпон еще сидит за столом. Все так, как предвидел Бона.
Прислонившись к стене сторожки, в глубине сада, Гаринати ждет, не сводя глаз с окна. Через несколько минут яркий свет сменяется более слабым: Дюпон выключил мощную настольную лампу, оставив гореть только один из рожков люстры. Семь часов: он спускается на ужин.
Площадка второго этажа, лестница, прихожая.
Столовая на первом этаже, слева. Ставни на окнах там закрыты. На окнах кухни, с противоположной стороны дома, ставни закрыты тоже, но через щели проникает слабый свет.
Гаринати подходит к маленькой застекленной двери, стараясь не попасть в полосу света, падающего из коридора. И в эту минуту дверь столовой снова закрывается. Неужели Дюпон? Быстро же он спустился. Или старая служанка? Нет, вот она выходит из кухни. Значит, это был Дюпон.
Старуха удаляется в прихожую, но в руках у нее пусто; надо еще подождать. Она почти сразу же возвращается, оставив приоткрытой дверь в столовую. Заходит в кухню и вскоре выходит оттуда с огромной суповой миской, опять заходит в столовую и на этот раз закрывает за собой дверь. Пора.
Бона сказал: «У тебя примерно пять минут на то, чтобы подняться. Старуха ждет, пока он доест суп». Наверно, выслушивает распоряжения на завтра; поскольку она глуховата, это должно занять некоторое время.