Ластики
Шрифт:
Гаринати бесшумно проскальзывает внутрь. «Если слишком широко распахнешь дверь, заскрипят петли». Внезапно его охватывает неудержимое желание сделать это, открыть чуть больше, только чуть-чуть, чтобы узнать, насколько далеко можно зайти. Не намного. Только на самую малость, оставить немного места для ошибки… Но его рука благоразумно останавливается. Лучше потом, на обратном пути.
Не очень-то осторожно ведут себя обитатели этого дома: кто угодно может сюда войти.
Гаринати тихонько закрыл за собой дверь. Он с опаской шагает по плиткам, его каучуковые подошвы еле слышно поскрипывают. На лестнице и на втором этаже повсюду лежат толстые
На кухонном столе стоит белая тарелка, на которой выложены три тонких ломтика ветчины. Ужин легкий; это хорошо. Если только он не собирается выхлебать до дна суповую миску. Хочешь спать без сновидений – не переедай.
Неумолимое движение продолжается. Все его этапы просчитаны.
Безупречно отлаженный механизм исключает какую бы то ни было неожиданность. Надо только следовать тексту, произнося фразу за фразой, и случится как сказано, и Лазарь выйдет из могилы, обвитый пеленами…
Тот, кто крадется в тиши, чтобы исполнить приказ, не ведает ни страха, ни сомнения. Он уже не ощущает тяжести собственного тела. Его шаги беззвучны, как у священника; они скользят по коврам и по каменным плитам, столь же размеренные, столь же безличные, столь же необратимые.
Прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.
…Шаги столь легкие, что они не оставляют даже морщинки на поверхности океанов. Лестница в этом доме насчитывает двадцать одну ступеньку, кратчайшее расстояние между двумя точками… поверхность океанов…
И вдруг прозрачная вода замутняется. На подмостках, где все должно быть в точности как предусмотрено, ни на йоту правее или левее, ни секунды невнимания, ни заминки, ни оглядки, актер внезапно останавливается на половине фразы… Он знает роль наизусть, играет ее каждый день; но сегодня не может двинуться дальше. Остальные персонажи вокруг него застывают на месте с поднятой рукой или ногой, согнутой в колене. Такт, начатый музыкантами, длится без конца… Сделать бы что-нибудь, произнести хоть что угодно, какие-нибудь слова, которых нет в либретто… Но и в этот вечер начатая фраза заканчивается как ей положено, рука опускается, нога завершает движение. В оркестровой яме оркестр играет все так же бравурно.
Лестница состоит из двадцать одной деревянной ступеньки, а в самом низу есть еще одна ступенька из белого камня, гораздо шире остальных, сбоку она закруглена, и в нее вделан медный столбик с затейливыми украшениями, который вместо обычного шара увенчивает голова шута в колпаке с тремя бубенчиками. Массивные лакированные перила поддерживаются точеными деревянными балясинами, слегка утолщенными у основания. Серая ковровая дорожка с двумя полосами гранатового цвета по бокам покрывает лестницу и тянется дальше, через прихожую, до самых дверей.
В описании Бона не упоминалось ни о цвете дорожки, ни о медном шуте.
Здесь, взвешивая каждый свой шаг, пройдет другой…
На стене у лестницы, у шестнадцатой ступеньки, на уровне глаз висит небольшая картина. Это романтический пейзаж, изображающий ночную грозу: молния освещает развалины башни: у ее подножия виднеются две лежащие фигуры, двое мужчин, они спят, несмотря на раскаты грома; или их убило молнией? Возможно, они упали с башни. Рама у картины резная, позолоченная; по-видимому, и картина и рама – старинной работы. Бона не упоминал об этой картине.
Лестничная площадка. Дверь справа. Кабинет. Он в точности такой, как описывал Бона, только, пожалуй, еще более тесный и загроможденный: книги, книги повсюду, – те, что до потолка заполняют книжные полки, почти все в зеленых кожаных переплетах; другие, в обложках, аккуратными стопками сложены на камине, на круглом столике и даже на полу или лежат в беспорядке на краю стола и на двух кожаных креслах. Все остальное пространство кабинета почти целиком занимает длинный, монументальный письменный стол из мореного дуба. Он завален папками и бумагами; большая настольная лампа с абажуром, стоящая посредине, выключена. В стеклянном колпаке люстры горит лишь одна лампочка.
Вместо того чтобы пройти по прямой короткий отрезок, свободный от зеленого ковра, от двери до стола (пол в этом месте скрипучий), Гаринати проходит за креслом, пробирается между круглым столиком и кипой книг и оказывается у стола с противоположной стороны.
«Встав позади стола и взявшись обеими руками за спинку стула, ты изучишь расположение всех предметов в кабинете, а также двери. Время у тебя есть; Дюпон не поднимается в кабинет раньше половины восьмого. Когда ты полностью освоишься, то пойдешь и потушишь люстру. Выключатель у входа сбоку, на дверной раме; надо повернуть его в сторону стены, в другую сторону зажигаются остальные две лампочки. Затем ты вернешься тем же путем, снова встанешь за стулом точно в той же позе, что и раньше; ты будешь ждать, держа в правой руке заряженный револьвер, не отрывая глаз от двери. Когда Дюпон ее откроет, в дверной амбразуре его фигура четко обрисуется на фоне освещенного коридора; а ты будешь невидим, и тебе удобно будет целиться из темноты, опираясь левой рукой на спинку стула. Выстрелишь три раза в сердце, затем уйдешь без особой спешки; старуха ничего не услышит. Если встретишь ее в прихожей, постарайся, чтобы она не разглядела тебя в лицо; мягко отстрани ее. Больше в доме никого не будет».
Единственный путь от одной точки до другой.
Нечто похожее на кубик, но слегка деформированный, поблескивающий кусочек серого камня, с отполированными, словно от износа, боками, со стертыми краями, плотный, с виду твердый, тяжелый, как золото, величиной с кулак; что это, пресс-папье? Это единственная безделушка в комнате.
Названия книг: «Труд и организация», «Феноменология кризиса (1929)», «Некоторые аспекты экономических циклов» и прочее в том же духе. Тоска.
Выключатель на дверной раме, фарфор и никелированный металл, три положения.
Он сидел тут и писал, вверху чистой страницы всего три слова: «Не могут предотвратить…» И в этот момент он пошел ужинать; наверно, не нашел следующего слова.
Шаги на лестничной площадке. Свет! Теперь уже поздно. Открывающаяся дверь, растерянный взгляд Дюпона…
Гаринати выстрелил, единственный раз, наугад, в край убегающей мишени.
Ничтожный просчет… Возможно. Человек у разводного механизма выполнил маневр, и мост снова стал на место.
Гаринати так и стоит, опираясь на поручни. Он смотрит, как масляная вода плещется внизу, где набережная образует угол; там скопились разные отбросы: кусок дерева с пятнами смолы, две старые пробки обычной формы, кожура апельсина и более мелкие частицы, наполовину разложившиеся и с трудом поддающиеся опознанию.