Ласточки
Шрифт:
Первой венгерской парой, которая приехала в Сауэртуайт, были Эрнст и Элизабетта. У них был маленький сын Ференц, настоящий ангелочек с золотистыми кудрями, на которого любовались все прохожие. Потом появились молодые сестры Эльза и Анна, перешедшие границу без вещей. У них ничего не осталось, кроме той одежды, что была на них.
Местные власти настаивали на том, что они должны работать на заводах, фабриках или в качестве прислуги. Спустя некоторое время уже в каждой комнате жили люди, а на чердаке курили и допоздна болтали
Вскоре молодой студент консерватории Золтан обнаружил в Бруклине пианино и с тех пор почти не вставал из-за него. Его подружка Мария пела трогательные народные песни, вызывая слезы у окружающих. Из Скиптона приехал учитель английского, детей записали в школу, как когда-то эвакуированных. То и дело возникали проблемы, ссоры, недоразумения, слышались жалобы, но вскоре все пришло в норму.
Каждый раз, когда в городе случались кражи, полицию, как правило, вызывали в «Олд Вик». Но к лету 1957-го к венграм в городе уже привыкли.
Мадди училась быть терпеливой, вежливой и дипломатичной, чтобы добиться каких-то привилегий для беженцев. Она написала Раулю Анри, умоляя того о поддержке. Мистер Анри прислал несколько рулонов ткани, так что ее девушки были одеты лучше всех в городе, да еще продавали сшитые собственными руками юбки и платья, чтобы раздобыть денег на содержание хостела.
Некоторые оставались всего на неделю-другую, некоторые – месяцами. Кто-то из беженцев был так потрясен и ошеломлен, что Мадди опасалась, что никогда не сможет пробиться сквозь барьеры, которыми они себя окружили.
Зато работа в старом огороде казалась крайне интересной. Беженцы пытались выращивать странные овощи, вроде сладкого перца, напоминавшего им о доме, что крайне раздражало мистера Хилла, надзиравшего за их усилиями. Огородничество стало хобби для некоторых из жителей «Олд Вик». Остальные гуляли по холмам, напивались в пабах, ухаживали за местными девушками. Одна венгерка постоянно держалась поодаль, двигалась как автомат и ни с кем не общалась. Она так шипела, если к ней приближались, что остальные девушки оставили ее в покое. Она плохо говорила по-английски, и никто не мог до нее достучаться.
Мадди взяла ее в Бруклин, подальше от шумного «Олд Вик», поняв, что она нуждается в тишине и покое. В первый свой приход беженка уставилась на новую обстановку.
– Это все ваше?
Мадди кивнула и повела ее по комнатам. Эва рассматривала мебель, картины, книги, фотографии и только качала головой.
– Это все ваше? – повторяла она.
– Да, мое. И моих друзей тоже.
Девушка вошла в свою комнату и осталась там до следующего утра. Похоже, нелегко с ней придется.
Мадди, уже одетая в старый джемпер и бриджи для верховой езды, постучала в дверь и пригласила Эву поесть на кухне. Потом девушка пошла за ней на конюшню. Вид у нее был испуганный, пока старый Монти, соскучившийся по прогулке, не высунул голову в дверь. Понаблюдав, как Мадди его седлает, она последовала за ними на некотором расстоянии и довольно ловко карабкалась вверх по склону. А потом она стояла и смотрела, как Мадди чистила коня скребницей. На следующий день она помогла вычистить стойло и расчесать Монти и наконец, улыбнулась. Эва обрела друга.
В их отношениях было что-то, трогавшее Мадди. Словно родство душ, которого она никогда раньше не встречала. Эва продолжала держаться поодаль, но с Монти она оттаивала и поверяла ему все свои секреты. Мадди была счастлива видеть, как согревается сердце девушки.
Конечно, от некоторых беженцев она была бы не прочь отделаться. Они презрительно усмехались при виде Бруклин-Холла, называя его буржуазным и экстравагантным, хотя, не благодаря, жадно хватали все, что им предлагалось.
В «Газетт»» появилась заметка о новой хозяйке Бруклин-Холла, а «Йоркшир пост» подхватила идею и даже поместила статью о бывшей модели Мадлен, которая собственноручно восстановила хостел. В статье было много преувеличений и бессмыслицы, так что Мадди стыдилась выйти на улицу. Но, как ни странно, она начала получать поздравительные письма с вложенными в конверты чеками и ободрительными записками, но встречались и письма с презрительным осуждением и даже ругательствами.
В одно кошмарное утро она вошла в конюшню и нашла Монти в ужасающем состоянии. Он бился, потел и, очевидно, нуждался в срочном лечении. Они с Эвой безуспешно старались успокоить больное животное, прислушиваясь к скрипу колес ветеринарного фургона по гравию.
Но и ветеринар был не в силах помочь. Монти страдал. Ветеринар покачал головой, приказал женщинам выйти и пристрелил лошадь.
Все произошло так быстро, так внезапно, так неожиданно! Мадди затрясло, Эва, истерически зарыдав, вбежала в стойло.
– Нет! Нет! Вы… нет!!!
Она в ярости набросилась на растерявшегося ветеринара.
Мадди не смогла ни утешить ее, ни понять, что она говорит, и в отчаянии позвала Золтана, который знал английский. Тот переводил речи Эвы, а Мадди слушала, пытаясь понять, в чем же дело.
– Она жила в Будапеште. Солдаты схватили ее мужа, поставили к стенке и расстреляли. Целились в голову. Ни милосердия. Ни правосудия. Бах! – и его не стало.
– О, нет!
Мадди обняла рыдавшую и неистово жестикулирующую Эву.
Золтан объяснял дальше.
– Она взяла ребенка и убежала с другими студентами к границе. Они прошли много миль, и у нее пропало молоко, но она нашла порошковое. Малыш заболел, доктора не было, и она донесла его до Австрии в шерстяной шали. Но ребенок не шевелился. Сильно болел.
Он уставился на плачущую Эву.
– Я был там. Я тоже видел. Мы передавали его с рук на руки. В шали была записка, что он должен быть похоронен на венгерской земле. Как его отец. Но она не знает, где он похоронен…