Ласточки
Шрифт:
Пока он о женщинах не думал, хотя мог выбирать. Но он всегда был разборчив. Девушки требуют трат, и все деньги уйдут на них. А он старается копить и копить. Найдет себе старый дом, который можно отремонтировать, и приличную машину. И Чарли наверняка поможет в поисках, когда придет время, и Грег будет выглядеть процветающим бизнесменом. Сам Чарли занимался гонками, ездил на ралли и нуждался в хорошем штурмане и механике.
У Грега не было времени для подобных развлечений, тем более что на ремонте старых зданий можно было сделать целое состояние. Его будущее связано именно с этим.
Когда-нибудь он вернется в Сауэртуайт, но с высоко поднятым хвостом. И покажет всем, что вакки тоже может стать уважаемым человеком, ничуть не хуже, чем все они. И тогда никто не назовет его этой позорной кличкой.
Он встал, сложил письмо, сунул его в карман. Пора «круглое катить и квадратное тащить», как поется в песне.
«Что я здесь делаю»? – думала Мадди.
Она сидела в заброшенном гимнастическом зале, пела вместе с хором и делала вид, будто ей все это нравится. Все терпеливо восседали на жестких скамьях и слушали мистера Сэнди Блистера, который стоял с Библией в руке и постукивал по кафедре с таким видом, будто Мадди должна вот-вот возродиться, подняться с места и посвятить себя Иисусу или быть обреченной на адский огонь.
Мадди оглянулась и увидела блестящие от пота серьезные лица. Люди пели и покачивались в экстазе. Какой странный способ проводить субботний вечер!
Настало лето, и можно было пойти в Раунхей-парк, или Тампл Ньюсам, послушать концерты. Она могла отправиться в колледж, в Адел и Эккап через Лонсвуд, и гулять по полям и рощам. Мадди позаимствовала велосипед у одной студентки-медички в своем пансионе, каталась по Кукриджу и добиралась даже до Чевин-риджа, рядом с горой Отли. Хотя это не Дейлс, но все же сойдет.
Но выходные были хуже всего. Пинки и Каро уезжали домой, а Белла – к своим друзьям в окрестностях Йорка, готовиться к свадьбе. Именно тогда одиночество хватало ее цепкими лапами, время тянулось бесконечно, и дверь шкафа скрипела, грозя вывалить все ее тайны. Рут и Тельма, готовившиеся стать миссионерами, почувствовали ее слабость и заполнили брешь, пригласив в свою евангелистскую секту. Сначала она была им слишком благодарна, чтобы сопротивляться.
Подавали чай с сэндвичами, было много студентов из университета, в твидовых пиджаках и серых фланелевых брюках, державших Библию и принадлежавших к Союзу Священного Писания, как именовали себя евангелисты.
Она брала их брошюры, читала, стараясь не морщиться от несвежего дыхания Тельмы, стоявшей за плечом. Она не пользовалась мылом «Лайфбой» и очень потела. Девочки были очень добры, что пригласили ее, но она никак не могла понять этот странный новый мир. Как можно осуждать таких славных людей?
Вот уже три уик-энда подряд она сидела застыв и слушая проповедника. Но испытывала только разочарование, потому что его слова не проникали в ее душу.
Вот и сегодня она думала о своем. Проповедник что-то бубнил о грехе против Духа Святого, непростительном грехе. Грех… грех… грех… только и слышишь, что о грехе. А она и без того все об этом знала. Ей хотелось вскочить и заорать на весь зал:
– О, заткнись и лучше подумай о всех прекрасных вещах и явлениях этого мира!
Но она продолжала сидеть в угрюмом молчании.
В комнате было полно народу и стояла ужасная духота. Стены, казалось, постепенно сжимались, вытесняя последний воздух, тем более что с двух сторон Мадди стискивали Тельма и Рут. Мадди не могла дышать, не могла больше здесь находиться. Неужели нет способа сбежать от этих монотонных проповедей? Неужели для девушки, вроде нее, погрязшей в пороке и сознании собственной вины, не существует никакой надежды?
Ноги Мадди затряслись, а сердце глухо забилось. Больше она не вынесет ни минуты соседства потных девушек, жары, запахов и нудного призывающего голоса проповедника.
– Мне нужно идти, – прошептала она, вставая. Девушки улыбнулись, вообразив, что она собирается выйти к кафедре. Но Мадди повернулась к двери, навстречу свободе и свежему воздуху.
Тельма последовала за ней.
– Наконец-то ты вняла Святому Духу, – улыбнулась она.
– Нет. Мне просто стало нехорошо. Там очень душно, и я не понимаю, зачем нужно сидеть взаперти, когда на улице такой чудесный вечер. Лучше пойду погуляю, полюбуюсь на господню природу, дымовые трубы и дома. Прости, но это не для меня.
– Не отворачивайся от Бога, – взмолилась Тельма. – Тебя искушает дьявол!
– Глупости! Я больше сюда не приду. Не верю, что это мне поможет.
– Я, я, я! Дело не в тебе. Каждый должен приносить жертву Господу. Он зовет, а ты отвергаешь его, снова распиная на кресте.
– Да прекрати! Я никого не распинаю. Я пытаюсь быть честной с тобой. Если я захочу пойти в церковь, чуть подальше есть одна, Святого Чада… ну уж не этот… сарай.
– Мадди, Бог не обитает в каменных храмах, – возразила Тельма, выпучив глаза от волнения. Душа подруги выскользнула из ее рук, но она была полна решимости не сдаваться без боя.
– И в деревянных тоже. Тельма, спасибо за участие, но я сама смогу найти прощение, нужно только захотеть.
– Мы с Рут будем молиться за тебя. Боюсь, ты попала в лапы сатаны.
– О, нет, просто я обрету свой путь к вере… мне нужно идти.
Мадди хотелось одного: поскорее уйти и не видеть недоумения и обиды Тельмы.
Оказавшись на улице, она остановилась, чтобы посмотреть на прыгавших через скакалку и весело смеявшихся девочек. Когда она в последний раз так веселилась?
Друзья Рут хотели ей добра. Но их религия не для нее.
Она с облегчением пошла в северную часть города, оставшись наконец наедине со своими мыслями.
Город как будто охранял лесистый горный кряж. Весной там цвели колокольчики, а летними вечерами гуляли влюбленные пары. Сегодня Мадди так рада, что оказалась здесь, что ей захотелось пробежаться по тропинке. Наконец-то она свободна!
Печали и пустота нескольких последних месяцев сменились растущим чувством облегчения. Ее скелет надежно спрятан в шкафу, а сама она в этот чудесный вечер чувствует себя в полной безопасности. Она свободна! Теперь она будет пить жизнь жадными глотками, много трудиться и пытаться всеми силами исправить свои ошибки. Если бы только совесть так ее не мучила больше, не давила на ее истерзанное сердце…