Лаура. Ванна
Шрифт:
и страстно целовать его в губы. Она упорно не смотрела ему в глаза: ее взгляд был сосредоточен на Араве, и глаза сверкали с упоительной страстью. Все это мне не очень нравилось.
Сойдя на берег, мы не обнаружили ни единого следа человека. Прибой слизал даже пепел от костра..
Мы бросили прощальный, благодарный взгляд на огромный черно-красный корабль, который исчезал на горизонте в лучах встающего солнца. Маленькие фигурки матросов суетливо бегали по палубе, взбирались на мачты.
Мы помахали им на прощание руками. Они не ответили, они уже забыли о нашем существовании.
Мы пересекли открытое пространство узкой береговой полоски. И попали в густой тропический лес, где было такое огромное количество тропинок, что выбрать, по которой двигаться дальше, было чрезвычайно трудно.
Перед нами тянулись холмы, как капли воды похожие друг на друга. Арава предпочел держаться прямого маршрута, куда бы он нас ни привел.
Когда мы перешли ветхий полуразвалившийся мостик через овраг, Лаура мне сказала:
— Помнишь, что мара, которые любят жизнь и свободу, не задерживаются долго на побережье моря. Мы уже почти семь дней идем от моря: разве ты не чувствуешь себя сейчас более живым? У тебя не возникло ощущение, что мы порвали последние связи с прошлой жизнью?
Я не думал, что следует и дальше продвигаться к центру острова, так как мы еще не встретили ни одной живой души. Однако мы вынуждены были подчиняться нашему проводнику и идти за ним, так как самостоятельно даже не смогли бы выбраться отсюда.
— Арава,— сказал я,— ты уверен, что ведешь нас по правильной дороге?
Он сделал паузу, как бы признавая, что он сам сбился с пути. Но теперь я уже начал понимать его: что-то было у него на уме, в этом нет никакого сомнения. Я пропустил остальных вперед; чтобы они не могли нас подслушать.
— Скажи мне честно, мой друг, что случилось?
Он покачал головой.
— Нужно возвращаться,— сказал он.
Я уставился на него, совершенно сбитый с Толку.
— Куда?
— К профессору Олсену.
В его тоне слышались мольба и раскаяние.
— Что-то тебя напугало?
Он снова упрямо покачал головой.
— Ты в чем-то хочешь признаться отцу Олсену? Ты его обманул в чем-то?
Если бы это было возможно, то он стал бы еще молчаливей.
— Ты не хочешь,— настойчиво продолжал я,— чтобы что-нибудь случилось с его дочерью?
Но, кажется, я избрал ошибочный путь.
— Мара никому никогда не причиняет вреда,— заявил он высокомерно.
Это я хорошо знал. Опасность, если она вообще была, конечно же, исходила не от них. Но что за идиотские предчувствия преследовали этого несчастного после того, как мы пересекли бамбуковый мост? Я заметил, что перемена, происшедшая в нем, началась с того самого момента, когда мы достигли противоположного края ущелья, как будто бы этот геологический излом ясно обозначил загадочную границу между землей детских прогулок в лесу и землей взрослого путешествия и проблем.
— В таком случае, решено! Так как мы также не желаем причинить никому никакого вреда, все, что нам сейчас нужно сделать,— поскорее встретиться с ними. Ты согласен? Итак, идем дальше вперед.
На этом я решил прекратить разговор, отбросив психологические тонкости, в которых не был так силен.
— Какого черта вы там замешкались? — закричал Николас.— Вы бы лучше подошли к нам полюбовались изумительным зрелищем.
Я присоединился к ним. Действительно, зрелище было потрясающее Гористое ущелье образовало прямой угол и расширялось, образуя огромную воронку. Естественная возвышенность, на которой мы стояли, спускалась вниз спиралью и заканчивалась небольшой равниной, своего рода земным раем для безобидных счастливчиков. Почва казалась здесь очень плодородной, богатая фруктами и овощами, совсем не то, что мы имели до сих пор — низкий кустарник, заслоняющий небо и ставящий преграды на нашем пути, из-за которого мы получили столько ушибов и царапин за последние четыре дня. Расстояние оказалось обманчивым: в конце концов, это был короткий переход к деревне мара.
Здесь, после приветливой встречи и удовлетворения нашего любопытства, дружелюбные жители деревни показали Николасу, как плести корзины, более удобные, чем наши заплечные вещевые сумки. Его это занятие очень заинтересовало, и он уселся работать вместе с ними. Мы больше не видели его этим утром.
Лаура и Мирта пошли к реке купаться. Я улегся в тень на прибрежный гравий и наблюдал за ними.
Они намылились, не снимая саронгов, как делали местные женщины. Вода достигала их колен. Каждая из них была по-своему прекрасна. Я был счастлив, что люблю их обеих.
Как раз тогда маленькая девочка вылезла из-под корней индийской смоковницы, растущей возле самой реки дерево было таким огромным, а ствол таким толстым,
что казалось, под ним скрываются пещеры, подобные тем, в которых я любил играть ребенком, пытаясь там скрыться.
Лицо этой девочки, казалось, не могло выражать испуга. С первого взгляда я склонен был думать, что она излишне спокойная: холодное спокойствие искателя, которое я также частенько испытывал (знакомое мне по собственному опыту).
Не спеша, она пересекла покрытый галькой берег, отделяющий ее от воды, остановилась в нескольких метрах от двух женщин и серьезно начала разглядывать их, как будто колебалась между любовью и ненавистью. Я оперся на локоть, чтобы лучше разглядеть ее умные глазенки и полюбоваться ее грацией.
На ней было потрепанное короткое зеленое платье западного покроя, поверх которого она натянула черное трико. У нее были длинные загорелые ноги и изящные руки. На вид лет двенадцать или тринадцать.
Небрежным движением грациозной шейки она откинула назад длинные спутанные пряди волос, которые дуновением ветерка упали ей на лицо. Пелена как бы спала с моих глаз. Я внезапно понял, что напомнил мне этот жест, это лицо, даже это тело. Я вспомнил. Они напомнили мне о том, кого я никогда не видел и просто не мог увидеть: маленькую девочку Мирту — именно такой она должна была выглядеть, когда ей было столько же лет, как и этой девочке, то есть семнадцать или восемнадцать лет назад, перед тем как я встретился с ней.