Лавина (сборник)
Шрифт:
Пришлось проститься прямо в аэропорту. По ту сторону границы.
— Возьми деньги на такси. — Месяцев протянул Люле пятьдесят долларов.
— Не надо, — сухо отказалась Люля. — У меня есть.
Это был скандал. Это был разрыв.
— Пойми… — начал Месяцев.
— Я понимаю, — перебила Люля и протянула пограничнику паспорт.
Пограничник рассматривал паспорт преувеличенно долго, сверяя копию с оригиналом. Видимо, Люля ему понравилась и ему хотелось подольше на нее посмотреть.
Дочь
— Что с тобой? — спросила Аня.
— Простудился, — ответил Месяцев.
Смеркалось. Елозили машины, сновали люди, таксисты предлагали услуги, сдирали три шкуры. К ним опасно было садиться. Над аэропортом веял какой-то особый валютно-алчный криминальный дух. И в этом сумеречном месиве он увидел Люлю. Она везла за собой чемодан на колесиках. Чемодан был неустойчивый. Падал. Она поднимала его и снова везла.
На этот раз все подарки умещались в одной дорожной сумке. Месяцеву удалось во время очередного ожидания заскочить в обувной магазин и купить шесть пар домашних туфель и шесть пар кроссовок. Магазин был фирменный, дорогой, и обувь дорогая. Но это все. И тайком. Он выбросил коробки и ссыпал все в большую дорожную сумку, чтобы Люля не догадалась. Он скрывал от Люли свою заботу о домашних. Скрывал, а значит, врал. Он врал тут и там и вдруг заметил, как легко и виртуозно у него это получается. Так, будто делал это всю жизнь.
Месяцев вытряхнул в прихожей обувь, получился невысокий холм.
— Это все? — спросила дочь.
— Мне ничего не заплатили, — соврал Месяцев. — Сказали, что переведут на мой счет.
— А переведут? — спросила жена.
— Не знаю.
— Вам надо иметь адвоката, — заметил Юра. — У Ростроповича наверняка есть адвокат.
— Надо сравнивать себя не с Ростроповичем, а со Львом Борисовичем, — заметила теща.
Лев Борисович — друг семьи, философ, доктор наук. Философия в условиях рынка никому не понадобилась, и Лев Борисович научился солить огурцы и торговал ими возле магазина. Огурцы были восхитительные, с укропом и чесноком.
— Адвокат стоит бешеных денег, — предположила дочь.
— Это во-первых, — сказала жена. — А во вторых, Игорь — бесконфликтный человек.
Все с воодушевлением стали рыться в обувной куче, отыскивая свой размер. Месяцев ушел в спальню и набрал номер Люли.
— Да, — хрипло сказала она.
Месяцев молчал. Люля узнала молчание и положила трубку. Месяцев набрал еще раз. Трубку не снимали. Значит, она была дома и не хотела с ним говорить. Естественно.
Можно было по-быстрому что-нибудь наврать, например — срочно отвезти кому-то документы… Приехать к Люле, заткнуть рот поцелуями, забросать словами. Но что это даст? Еще одну близость. Пусть даже еще десять близостей. Она все равно уйдет. Женщина тяготеет к порядку, а он навязывает ей хаос и погружает в грех. Он эксплуатирует ее молодость и терпение. Это не может длиться. Это должно кончиться. И кончилось.
Жена погасила свет и стала раздеваться. Она всегда раздевалась при потушенном свете. А Люля раздевалась при полной иллюминации, и все остальное тоже… Она говорила: но ведь это очень красиво. Разве можно этого стесняться? И не стеснялась. И это действительно было красиво.
Месяцев лежал отстраненный, от него веяло холодом.
— Что с тобой? — спросила жена.
— Тебе сказать правду или соврать?
— Правду, — не думая сказала жена.
— А может быть, не стоит? — предупредил он.
Месяцев потом часто возвращался в эту точку своей жизни. Сказала бы «не стоит», и все бы обошлось. Но жена сказала:
— Я жду.
Месяцев молчал. Сомневался. Жена напряженно ждала и тем самым подталкивала.
— Я изменил тебе с другой женщиной.
— Зачем? — удивилась Ирина.
— Захотелось.
— Это ужасно, — сказала Ирина. — Как тебе не стыдно?
Месяцев молчал.
Ирина ждала, что муж покается, попросит прощения, но он лежал как истукан.
— Почему ты молчишь?
— А что я должен сказать?
— Что ты больше не будешь.
Это была первая измена в ее жизни и первая разборка, поэтому Ирина не знала, какие для этого полагаются слова.
— Скажи, что ты больше не будешь.
— Буду.
— А я?
— И ты.
— Нет. Кто-то один… одна. Ты должен ее бросить.
— Это невозможно. Я не могу.
— Почему?
— Не могу, и все.
— Значит, ты будешь лежать рядом со мной и думать о ней?
— Значит, так.
— Ты издеваешься… Ты шутишь, да?
В этом месте надо было сказать: «Я шучу. Я тебя разыграл». И все бы обошлось. Но он сказал:
— Я не шучу. Я влюблен. И я сам не знаю, что мне делать.
— Убирайся вон…
— Куда?
— Куда угодно. К ней… к той…
— А можно? — не поверил Месяцев.
— Убирайся, убирайся…
Ирина обняла себя руками крест-накрест и стала качаться. Горе качало ее из стороны в сторону. Месяцев не мог этого видеть. Он понимал, что должен что-то предпринять. Что-то сказать. Но имело смысл сказать только одно: «Я пошутил, давай спать». Или: «Я виноват, это не повторится». Она бы поверила или нет, но это дало бы ей возможность выбора. Но Месяцев молчал и тем самым этого выбора ее лишал.