Лавина (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

— Можешь, — сказала Лидия Георгиевна. — Будешь.

Алик летел высоко над землей. Жуть и восторг. Впереди гора. Надвигается. Сейчас врежется… Но обогнул. Пролетел мимо. Очень близко увидел бок горы — как гигантская корка хлеба.

— Хорошо было? — спросил Андрей издалека.

Алик увидел себя в бабкиной комнате.

— Надо где-то баксы достать, — сказал Андрей.

Они вышли из дома и куда-то поехали. Алик больше не летал, но был непривычно легким, расслабленным. Они без труда

перемещались по Москве, покрывали большие расстояния. Оказывались то тут, то там. В том числе оказались на Таганке, возле новой квартиры отца. Дверь открыла Люля.

— Отец дома? — спросил Алик.

— Игорь Николаевич? — уточнила Люля. — Проходи.

Алик прошел, а Андрей остался на лестнице. Спустился на полмарша вниз и стал ждать.

— Слушай, а ты чего за старика вышла? — доверительно спросил Алик. — Хочешь, я тебя трахну?

— Не хочу, — спокойно сказала Люля.

— Почему?

— Ты мне не нравишься. Поэтому.

Вышел отец и сказал одно слово:

— Вон…

Алик попятился и ударился о косяк двери. Поморщился. Почесал плечо.

— Вон, кому говорят, — повторил отец.

— Уйду, уйду, — не обиделся Алик. — Дай мне денег. Последний раз.

— Ничего я тебе не дам, — сказал Месяцев и добавил: — Скотина.

— На день рождения позвали, — объяснил Алик. — Надо подарок купить.

— Иди работать, будут деньги, — сказал отец. — Ступай вон.

Алик стоял на месте.

— Ты не расслышал? — спросила Люля.

— Уйду, черт с вами, — беззлобно сказал Алик. — Где бы денег взять. Дай в долг. Я отдам.

— Научишься себя вести, тогда приходи, — сказала Люля.

Алик ушел озадаченный.

— Ну как? — спросил Андрей.

— Никак, — ответил Алик. — Не понимаю, зачем старому человеку деньги. Деньги нужны молодым.

Алик и Андрей пешком пошли до Красной площади. Вся площадь была до краев набита людьми. Выступала какая-то крутая группа. Музыка, усиленная динамиками, наполняла пространство до самого неба. Ритм соединял людей и пространство в одно целое. Все скакали, выкидывая над головой кулак с двумя выдвинутыми вперед пальцами. Получался сатанинский знак. Толпа в основном состояла из молодежи, которая скакала, как на шабаше.

Алик и Андрей тоже выкинули над головой сатанинский знак и стали скакать. Алику казалось, что он зависает. И если подпрыгнуть повыше, то полетит. Жуть и восторг. Они заряжались от толпы и сами заряжали. Как в совместной молитве, но наоборот. В молитве человек просит, а здесь берет не спрашивая. Здесь все можно, здесь ты — хозяин, а не раб. Можешь брать у жизни все, что хочешь, и пробовать ее на зуб, эту жизнь.

Денег хватило на бутылку водки и триста граммов колбасы. Колеса были.

Дома Андрей размешал колеса в стакане.

— Это что? — спросил Алик.

— Циклодол. При Паркинсоне прописывают. Я у дяди Левы украл.

Алику было плевать на дядю Леву с Паркинсоном. Он спросил:

— А что будет?

— Ничего. Он еще себе купит. У него рецепт есть, а у меня нет.

— Я не про дядю Леву. Я про нас.

— Глюки. Посмотрим.

Андрей размешал еще раз. Они хлебнули. Стали ждать.

Появились какие-то блоки из пенопласта. Из них составлялся космический корабль. Как в детском конструкторе.

— Ну как? — спросил Андрей.

— Скучно. Давай водки добавим.

Налили водки. Сделали по глотку. Алик добавил колес. Потом водки.

Космический корабль стронулся с места и мерзко задребезжал. Скорость нарастала, дребезг усиливался. Потом взрыв. Треск и пламя. Загорелась голова.

Алик дошел до телефона. Снял трубку. Набрал номер. Позвал:

— Мама….

И упал.

Трубка раскачивалась над остановившимися глазами. И оттуда, как позывные, доносился голос матери:

— Але… Але…

Ирина ничего не могла понять. Вроде бы она слышала голос Алика, но тут же замолчали. Наверное, отошел контакт. Алик часто ронял телефон. Он вообще не бережет имущество.

Ирина положила трубку и набрала номер Лидии Георгиевны. Алик последнее время жил в ее однокомнатной квартире, туда приходили его гости, туда перетащили видеомагнитофон. Грязь такая, что квартиру было легче сжечь, чем убрать. Но Лидия Георгиевна приходила, и убирала, и оставляла еду и свою пенсию. Она любила внука как никого и никогда. Это была главная любовь всей ее жизни.

Жили на деньги Ирины. Ирина взяла несколько частных учеников, детей миллионеров. За один урок платили столько, сколько раньше за год. Странное наступило время. С одной стороны, все разваливается. А с другой стороны, она впервые может достойно продавать свое образование. Свой педагогический дар.

Ирина снова набрала номер. Занято.

Надо было собираться, ехать к ученице.

Ирина не любила метро. Предпочитала наземный транспорт. Народу в троллейбусе набилось больше, чем он мог вместить. Ирину мяли и утрамбовывали. Но чем хуже, тем лучше. Если удобно сесть у окошка, наплывают мысли. А когда тебя месят и вращают, силы уходят на выживание и противостояние.

Ирина перестала ходить в общественные места: на концерты, в театры. Раньше входила в зал под руку с Месяцевым — и этим все сказано. А сейчас входит в зал, видит полный партер народа, где она никому не нужна. И никто не нужен ей.

Изо всех Христовых заповедей самой трудной оказалась: «смири гордыню».

«Не укради» — легко. Гораздо труднее — украсть. «Не убий» — и того легче. Ирина не могла убить даже гусеницу. «Не лжесвидетельствуй» — тоже доступно. А вот «смири гордыню», пригни голову своему «я», выпусти в форточку свою женскую суть. И при этом — не возненавидь… ненависть сушит душу до песка, а на песке ничего не растет. Даже репей…