Лавина (сборник)
Шрифт:
— Уйду я отсюда, — неожиданно говорит Галя. — Вот напишу пьесу и уйду.
Сколько я помню Галю, она все время пишет пьесу. У нее уже готово название: «Сабля на стене».
— Уйду, — поклялась Галя. — Вот посмотришь…
Мы все хотим уйти из сержантов хотя бы в лейтенанты. А куда? Разве только в спортивное общество…
Я надела пальто и вышла из барака. Главный корпус еще не достроен, и наша программа временно помещается в бараке, где раньше жили строительные
Сейчас март, начало весны. Снег еще белый, но уже не такой сухой и блестящий, как в феврале. Через замерзший пруд по диагонали движутся люди, и их фигурки, черные на белом, кажутся какими-то заблудшими. За прудом — трамвайное кольцо, за кольцом — розовый Шереметевский дворец. Когда-то, очень давно, во дворце проживал Шереметев. Тогда еще не было ни трамваев, ни телевидения.
При входе в главный корпус на посту стоял молодой милиционер с деревенским цветом лица и голубыми ситцевыми глазами.
Беспечно улыбаясь и беспечно помахивая Витиным пропуском, я прошла мимо него подпрыгивающей походкой — именно так я прохожу по чужому пропуску, и меня, как правило, не задерживают. Голубоглазый милиционер тоже не задержал меня, он улыбнулся очень хорошо и хорошо посмотрел — так смотрят по весне молодые люди и молодые собаки.
Когда я отошла от милиционера на несколько шагов, он почему-то спохватился и позвал меня обратно — возможно, ему скучно было стоять, захотелось пообщаться с представителем творческой интеллигенции. Иных поводов для общения, кроме пропуска, у нас не было, поэтому милиционер сказал:
— А ну-ка, разверните…
Я развернула пропуск. С маленькой фотокарточки открытым и честным взором смотрел Витя Лапин. Мы с Витей немножко похожи, с той только разницей, что Витя — мужчина, а я — женщина. На фотокарточке эта разница бросалась в глаза.
Милиционер поглядел в пропуск, потом очень внимательно на меня, при этом я улыбнулась по-детски искренне и вместе с тем порочно-женственно, как Марина Влади, но на милиционера это не произвело никакого впечатления. Он вдруг вытянулся, окаменел лицом и, глядя куда-то в перспективу, стал звонить по внутреннему телефону. Поговорив по телефону, он положил трубку и коротко предложил:
— Пройдемте…
«Болван», — подумала я, но ничего не сказала, покорно двинулась следом, не веря ни во что плохое.
Меня привели в небольшой кабинет. За столом сидел капитан лет сорока пяти — пятидесяти. В этом возрасте он мог бы иметь больший чин.
— Садитесь, — кивнул мне капитан и взял у милиционера Витин пропуск.
Я села, положив ногу на ногу, приготовилась ждать. Капитан мельком посмотрел на мои колени. Он ожидал увидеть на коленях юбку, но там были брюки.
— У вас отец есть? — неожиданно спросил капитан.
— Нет, — сказала я.
— А мать?
— Есть. В другом городе.
— Ну а тут у вас кто-нибудь есть?
— Муж.
— И он вам разрешает так ходить?
— Конечно, — удивилась я. — А что?
Капитан расстроенно махнул рукой, стал разглядывать Витин пропуск со всех сторон.
— Чей это пропуск? — спросил он.
— Лапина, — объяснила я. — Мы вместе работаем.
— А твоя как фамилия? — Капитан почему-то перешел на ты, возможно, потому, что муж разрешал мне ходить в брюках.
— Монахова.
Капитан снял трубку, стал куда-то звонить, устанавливать мою личность. Мою личность он установил моментально, я даже удивилась — как это быстро делается.
— Почему ходишь по чужому пропуску? А твой где? — спросил капитан.
— У меня нет.
— Забыла, что ли…
— Нет.
— Потеряла?
— Я трудовую книжку не оформила. А без трудовой книжки не дают.
— Что ж ты до сих пор не оформила?
— А зачем мне книжка? — Я не хотела рассказывать про детский сад, который снесли, и про директора, которого повысили.
— Как зачем? Для пенсии…
— Ну вот, буду я думать о пенсии.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать девять.
— Видишь, тридцать лет! — обрадовался капитан. — Заметила, как прошли?
— Что?
— Тридцать лет.
Странный вопрос. Конечно, заметила. Может быть, не все тридцать, но последние пятнадцать заметила наверняка.
Я промолчала, капитан понял мое молчание по-своему.
— Видишь, не заметила. Еще двадцать пять лет пройдет, тоже не заметишь. Вот тебе и пенсия. Это сейчас кажется, что жизнь не кончится. Еще как кончится!
Я снова промолчала. Мне было неинтересно беседовать о бренности собственного бытия, и я торопилась к Карпухину.
— Ладно, пиши объяснение, — сказал капитан.
— Какое объяснение?
— Почему ходишь по чужому пропуску.
— Я же сказала…
— Сказала, а теперь напиши.
Я подвинулась к столу, достала шариковую ручку и написала объяснение. В нем я постаралась нарисовать свой образ в зловещих красках, а Витин — в светлых, пастельных тонах.
Капитан прочитал объяснение и сказал:
— Ну ладно, иди…
— А пропуск?
— За пропуском пусть Лапин придет. Выговор ему дадим за передачу документа.
— Лучше дайте мне выговор, — попросила я.
— Тебе — это уж само собой…