Лавина (сборник)
Шрифт:
Я растерялась, сидела молча. Мой выговор меня не огорчал, но я понимала — что это будет значить для Вити: он просто сойдет с ума и попадет в сумасшедший дом, о котором утром говорила Гальченко.
— Я ведь не с какими-то намерениями пришла. Я здесь работаю.
— Еще бы ты с намерениями пришла, мы бы тут с тобой не говорили…
— Я больше не буду, — пообещала я.
— Очень хорошо, — похвалил капитан и спрятал в стол Витин пропуск.
— Господи… — расстроилась я. — Ну неужели нельзя поверить?
— А чем это ты
Я молчала.
— Знаешь, сколько стоит этот объект?
Откуда мне знать…
— Не знаешь, — с мрачным удовлетворением сказал капитан. — А кирпичи бы потаскала, так знала б…
Я повернулась и пошла. Все было ясно и необратимо.
Голубоглазый милиционер стоял на своем посту и улыбался мне оттуда широко и доверчиво. Я хотела свернуть в круглый зал к Карпухину, поскольку я была внутри главного корпуса, но милиционер указал мне на выход. Находиться в главном корпусе без пропуска не разрешалось никому, даже установленной личности.
Я вышла на улицу и увидела режиссера программы Карпухина.
Отношения у меня с ним четкие и размытые одновременно. Два месяца назад, когда я только поступила на работу, Карпухин попросил меня съездить к автору, которому было заказано шесть серий детектива. На работу автор не выходил, а дома телефона у него не было.
Жил этот человек за городом, час сорок в один конец на электричке. По-моему, это была уже не Московская область, а Калининская или Великолукская.
Стояла оттепель, что-то среднее между осенью и зимой. Я шла по долинам и холмам, проваливаясь в грязь до половины земного шара. Стучалась в незнакомые дворы.
Наконец я нашла нужный дом, но меня не впустили даже за ворота.
— Он на работе, — сказала жена, приотворив калитку, и грустно добавила: — Он так плохо себя чувствует…
Из дома вышел и остановился мальчик лет пятнадцати, смуглый и румяный, как абрикос.
Я им верила и не верила. Верила в их доброе существо, но была убеждена, что автор скрывается в доме. Необходимо было прорваться через двойной заслон, извлечь автора и выполнить боевое задание Карпухина. От абстрактного мышления я перешла к практике и, потеснив жену, устремилась во двор. В этот же самый момент из-за дровяного сарая выскочила собака величиной с теленка, взгромоздила свои лапы на мои плечи, меланхолически засматривала мне в лицо своими грустными правильно-коричневыми глазами.
Парализованная ужасом, я молчала какое-то мгновение, потом завизжала высоким тремоло, как целый оркестр народных инструментов. Но автор и тут не выскочил из дома и не бросился мне на помощь.
Красивый мальчик отогнал от меня собаку, однако не упрекал ее. Собака была совершенно ни при чем, она просто выполняла свои собачьи обязанности, не пускала посторонних в дом.
Я вернулась в Москву и прямо с вокзала, нашарив в кармане двухкопеечную монету, стала звонить Карпухину, чтобы отчитаться о проделанной работе.
— Все в порядке, — сказал Карпухин, заслышав мой голос. — Автор уже вышел на работу, просто я не знал.
Я молчала.
Карпухин подождал немного, потом спросил:
— Все? — За его голосом разносились другие голоса, наверное, у него в доме сидели гости или был включен телевизор.
— Все, — сказала я.
А что еще? Я зря съездила. Но в искусстве часто что-то делается зря. Меня испугала собака… Но Карпухин не уполномочивал меня без разрешения врываться в чужой двор.
Интересно, зачем он вызывает меня сегодня? Может, хочет послать к этому же автору, поскольку я знаю дорогу, а может, хочет сказать мне: «Я тогда зря вас прогонял и даже не попросил прощения. Простите, Лена, я — старая неинтеллигентная свинья!»
И я прощу ему все на десять лет вперед и, освещенная сильным и ровным светом прощения, засвечусь вся изнутри, как подсвеченная хрустальная ваза в витрине магазина «Стекло. Хрусталь».
Карпухин стоял возле машины и разговаривал с дикторшей. Карпухин и дикторша были в одинаковых дубленках и одинакового примерно роста — метр восемьдесят сантиметров.
Если бы я вышла из барака на двадцать минут позже, то застала бы Карпухина здесь, на этом месте. Мне не пришлось бы его разыскивать, и ничего бы не случилось.
— Здравствуйте, — поздоровалась я. — Вы меня вызывали?
Карпухин отвлекся от дикторши и посмотрел на меня сверху вниз, а я на него снизу вверх. Он стоял — нервный и талантливый, но не Пушкин.
— Вас? — Карпухин попытался сосредоточиться, совместить свои планы с моим образом. — Да! Я хотел попросить вас съездить к профессору Семеновой по поводу дискуссионного клуба.
— А сама она не может приехать? — резонно поинтересовалась я.
— Не может. Она сломала ногу… или руку. — Карпухин не помнил, что сломала Семенова. — Я должен был сам к ней подъехать, но у меня не получается. Я созвонился с ней, она вас ждет.
— Ну, я пошла, — сказала дикторша и действительно пошла.
— Я вас подвезу! — Карпухин устремился за ней следом, а я осталась стоять, красивая несовременной красотой.
Семенова жила в самом центре. Ее дом был когда-то пятиэтажным, потом сверху пристроили два этажа. Семенова жила на шестом.
Мне отворила высокомерная старуха, но не Семенова, а, видимо, домработница. Семенова стояла здесь же в прихожей и ругала кого-то по телефону мужским голосом. Правая рука у нее была в гипсе. Увидев меня, Семенова положила трубку и спросила:
— Вы из поликлиники?
— Нет, — сказала я.
— А… вы к Феликсу. Идите прямо в ту дверь.
Я опустила это приглашение, осталась стоять на месте.
— Феликс! — закричала Семенова. — К тебе пришли. Что за хамство! И откуда это у тебя? К нему пришел человек, а он держит его на лестнице!