Лавина (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

Когда читатель брал в руки журнал и читал, например, как несправедливо мучают живую рыбу, обязательно возмущался вслух: «Какое безобразие! Это ж надо же, а?»

Далее читатель клал журнал на колени, задумывался над своей судьбой и находил в ней много общего с судьбой живой рыбы. Он снимал с гвоздя венгерский плащ на подстежке и бежал в журнал, а если это было в другом городе, то писал в редакцию письмо.

Людей и писем скопилось много. За каждым стояла целая человеческая жизнь, в которой надо

было разобраться.

Разбираться в чужих жизнях Вахлакову было некогда, поэтому специально для этой цели пригласили Семечкина.

Семечкин должен был всех выслушивать и входить в положение.

Ему отвели отдельный кабинет, поставили два телефона: черный и белый, внутренний и городской. В кабинет поставили диванчик, два кресла и повесили занавеску. Занавеска Семечкину не понравилась, он принес свою.

Когда Семечкин первый раз явился на работу, все очень удивились. На нем была малиновая бархатная блуза с золотыми пуговицами, белоснежная крахмальная рубашка апаш. На голове чуть набекрень сидел маленький беретик, а на ботинках большие пряжки.

Если бы штаны были поуже, как рейтузы, а на беретике лежали страусовые перья, то Гия Семечкин как две капли воды походил бы на принца.

— Что у вас за вид? — удивился Вахлаков.

— А у вас? — удивился Гия.

Вахлаков был одет в пиджак от нормального костюма и в брюки от другого нормального костюма.

— А что у меня? — не понял Вахлаков.

— У вас, вернее на вас, коричневые штаны и синий пиджак. Это некрасиво. К коричневому пошла бы замша горохового цвета.

— Какая гороховая замша? — смутился Вахлаков. — Я старик.

— Это не может служить оправданием, — заметил Семечкин. — Старики тоже бывают красивыми. Например, Хемингуэй был очень красивый старик.

— Но я вовсе не старик, — обиделся Вахлаков. — Мне пятьдесят восемь лет.

— Тем более, — отметил Семечкин и направился в свой кабинет.

В дверях он остановился и попросил:

— Если меня будут спрашивать, отсылайте в восемьдесят восьмой кабинет.

— А где такой? — спросил Вахлаков.

— Рядом с вашим.

— Но почему мой третий, а ваш восемьдесят восьмой? Ваш, по самым грубым подсчетам, должен быть четвертый.

— Четыре — скучная цифра, она похожа на стул. А цифра восемь — изящная. Пусть на двери моего кабинета будут две цифры восемь.

Существенным неудобством в работе Гии Семечкина было то, что посетитель не умел и не хотел быть кратким. Человеку нравится, когда его слушают, и еще болыие нравится, когда слушают и сочувствуют. Вместо того чтобы по пунктам изложить суть дела, посетитель начинал разворачивать подробный конспект: все с самого начала до самого конца со всеми мельчайшими подробностями.

Искусством устного рассказа обладает, например, Ираклий Андроников, но Ираклий Андроников к Гие не заходил, приходилось выслушивать другие устные рассказы — много худшие по теме и по деталям.

Однажды в конце рабочего дня в кабинет N 88 вошел красавец. Он был молод — лет восемнадцати, не больше, и высок — метр девяносто, не ниже. И каждый миллиметр был в нем строго продуман природой. Видимо, природа не одну сотню лет вела строгий естественный отбор, прежде чем создать такой индивид.

— Здравствуйте, — поздоровался красавец. — А я вас ищу-ищу. Сначала третий кабинет, потом сразу восемьдесят восьмой. Какой-то идиот нумеровал.

Гия промолчал.

— Я слышал, вы исполняете все желания, — сказал красавец.

— Все разумные желания, — уточнил Гия.

— У меня есть разумное желание: я хочу славы и чужих городов.

— Заграничную командировку?

— За границу, — поправил парень. Ему не нравилось слово «командировка».

— А что вы умеете делать?

— Я красивый.

— И все?

— А вам мало?

— Мне вполне достаточно, — сознался Гия.

— И другим достаточно. Красота встречается так же редко, как гениальность. Я в своем роде тоже гений.

— Вам нужно найти какое-то применение своей гениальности.

— Какое бывает применение мужской красоте? Я ведь не женщина…

— Может быть, в манекенщицы, то есть в манекенщики… В Дом моделей. Они ездят за границу.

Красавец задумался, постукивая пальцами по колену.

Руки у него были смуглые, совершенные, и ногти на пальцах тоже совершенные.

— Напишите, пожалуйста, бумагу, — попросил он.

— Какую бумагу?

— На имя директора Дома моделей.

Гия терпеть не мог бумаг, но ему не хотелось отказывать. Он взял журнальный бланк и нарисовал на нем человечка за столом в круглом беретике. Вокруг беретика, похожего на нимб, нарисовал сияние. Потом, подумав, достал из стола бенгальскую свечку, поставил в керамическую вазочку, как цветок. Чиркнул спичкой, поднес ее к свече. Свеча начала тлеть, кончик стал красным, потом вдруг во все стороны бесшумно брызнули огоньки. Они были холодные и голубоватые, как звезды, и летели далеко, как на ниточках, по разным траекториям.

На другой день в кабинете главного редактора состоялась летучка.

Вахлаков стоял в замшевом пиджаке, пытался засунуть два пальца за борт, но пальцы не держались, потому что была оторвана пуговица. На том месте, где она была или должна была быть, торчали нитки.

Вахлаков запустил руки в карманы. Он стоял как капитан корабля перед своей немногочисленной командой.

В команде все были очень милые люди, но им надоедало быть милыми, и они ссорились. Потом надоедало ссориться, и все снова становились милыми.