Лавка
Шрифт:
Под крайним кустиком прячется кокотт— сорбский гном, полевой дух, который лишился теперь последнего пристанища и вынужден спасаться бегством, а тот, кто успеет накрыть его ивовой корзиной, будет вознагражден за свои труды. Но нам это так никогда и не удается, кокоттдо того проворный, что его и увидеть нельзя, но мы все равно получаем от нашей бабусеньки вознаграждение: кусочек сахара, пару изюминок — столько, сколько сыскалось в кармане красной фризовой юбки.
Ватага женщин-поденщиц выполняет в Босдоме ту же роль, которую в античных трагедиях отводили хору. Эта бабья ватага рассматривает, разнимает на части и выносит свой приговор всему, что ни происходит в нашем селе и по соседству. Мельчайший проступок какой-нибудь поденщицы, скотника либо доярки, равно как и деяния, достойные похвалы, воспеваются хором поденщиц, словно грандиозные события исторического масштаба. А почему, собственно, и нет?
Любовные интриги вокруг нас, все равно, яркие они или бесцветные, перерабатываются в бульварные либо фольклорные пьесы. Если судить с этих позиций, то школьные уроки, на которых Румпош заставляет нас рассказывать, что слышно новенького, есть непосредственная подготовка к босдомской жизни, так сказать, производственное обучение.
В хоре поденщиц любая сольная партия начинается словами: Мне вот сказывали…, и солистка строго следит за тем, чтобы события в ее изложении представали не как достоверные факты, а как возможность таковых. Если выдавать события за достоверный факт, тебя могут и к ответу притянуть, когда выяснится, что твой рассказ не соответствует действительности. Дистанцию между фактом и возможностью факта передают словом быдто…Например: мне вот сказывали, быдтомужебаба Паулина не оставляет своему Августу ни гроша с евоной получки на сигары. Мне вот сказывали, быдтоучитель Румпош завел приблудущую собаку и велит ей кажинное утро лизать свои пятки. Мне вот сказывали, быдтостарый Купко всерьез спутался с Клаушкиннихой, она ему быдтои ключ дверной отдала.
И кого хор поденщиц воспоет за грехи либо добродетели, тому приходится какое-то время жить в славе либо в поношении.
Одновременно хор поденщиц исполняет роль жюри в необъявленных соревнованиях и конкурсах. Именно поденщицы решают, кто нынче самая красивая девушка, самая верная жена, самый солидный и красивый муж. В тот год, о котором идет речь, пальма первенства достается Герману Петрушке. У маленькой Петрушихи от радости и гордости кровь ударяет в голову. Она сдвигает на затылок свой цветастый платок и сама вроде как становится покрасивее, когда говорит: «То-то они прям все с ума посходили по мому мужику». Но эти слова ставят перед поденщицами загадку. Выходит, кто-то из местных женщин облизывается на Германа?
Герман не ведает ни сном ни духом, что поденщицы временно провозгласили его самым красивым мужчиной на селе. Снова настает весна, и Герман вместе со своим тенор-горном перебирается из задней комнаты на скамью у лесной опушки. «Слушьте-ка, Герман Петрушка уже играет на воле», — переговариваются между собой люди. Ни один нынешний, из эпохи радиоприемников и телевизоров, проигрывателей и кассетников, не может себе представить, что значили для нас концерты Германа. И клянусь, что до могилы / Не забуду я тебя…Герман исполняет те вещички(так их у нас называют), которые исполнял прежде как первый тенор-горнист на концертах военной музыки, поскольку вещички такой сложности никто с него в деревенской капелле не спрашивает. Он, например, играет Почту в лесуи увертюру к Cavalleria rusticana,но играет также увертюру к Поэту и крестьянину: Ты соблазнил мою жену, лишь ты, лишь ты один…
Лес за спиной у Германа повторяет всхлипы и стенания его горна. Мне на моем веку больше ни разу не попадался лес с таким хорошим эхом, как лес по северной окраине Босдома. Он словно вырос на резонансной доске — земля под ним была вся изрыта глубинными штреками.
Когда бы небо было из бумаги, / А звездочки умели все писать / И каждая б по тыще рук имела, / Мою любовь бы им не передать,играет Герман. Я льщу себя надеждой, что он меня не видит. Я сижу под дикой грушей перед длинным домом на Козьей горе и слушаю, слушаю, и во мне открываются страны, которых я никогда не видел, но в которых непременно побываю, как только подрасту. Полная луна встает из-за леса, мерцает Полярная звезда, и тут мне является весенний вечер собственной персоной. Он выходит из лесу, он приглашает меня занять место в его голубых чертогах. Я приношу вечеру свои извинения, мне, объясняю я, надо переехать в город, где есть школа для Высших дочерей,мне надо там уладить кой-какие дела с одной куколкой по имени Пуппа и еще сказать этой куколке, что я мог бы сделать для нее много чего другого, кроме как ронять молитвенник на каменные плиты церкви.
Я не единственный на селе, кто, заслышав звуки тенор-горна, справляет начало весны. Вот и Румпошева теща Тереза Шульце, урожденная Шнеевайс, высовывает свою вдовью головушку в окошко своей мансарды и предается мечтам, о которых, кроме нее, не подозревает в Босдоме ни одна живая душа.
И поди угадай, какие чувства бурлят под здоровой копной соломы, что, покинув на ногах господский амбар, одолевает теперь склон Козьей горы. Это та самая копна, внутри которой, будто сердце, притаилась маленькая Петрушиха.
Вот и моя мать стоит в палисаднике возле врытой в землю бочки керосина, внимает звукам тенор-горна и даже подпевает. Она, пожалуй, единственная в Босдоме, кто может наделить именем отрывки из опер и эстрадные песенки, исполняемые Германом. В молодые годы мать исправно посещала открытые концерты в Гродке. По воскресным утрам городская капелла под управлением музыкального директора Эмиля Церпки, как сказали бы сейчас, располагалась возле фонаря в центре рыночной площади. Молочники снабжали горожан свежим молоком, зеленщики — свежими овощами, музыканты — свежей музыкой. Горожане обступали капеллу, они надевали самые новые платья для променада и для вящего уязвления своих сограждан. Обыватели победней и рабочие стояли чуть поодаль и довольствовались музыкой, малость поблекшей от расстояния. Во время этих концертов мой дедушка не уставал удивляться двум обстоятельствам. Из них первое: сыну музыкального директора уже минуло сорок лет, а он так и остался с придурью. И когда мать за ним, бывало, не уследит, он лезет к играющим детям и начинает играть в салки либо с юлой, хотя и считается полноправным членом капеллы и владеет всеми входящими в ее состав инструментами.
А вторым обстоятельством, вызывающим неподдельное изумление моего дедушки, был негр, которого музыкальный директор Церпка отвадил от людоедства и выучил играть на кларнете. Черного мальчика-сиротку директор Церпка привез с войны семидесятого — семьдесят первого года как бесхозное имущество. «А черный-то, — рассказывает дедушка, — наяривает на кларнете все равно как человек».
Моя мать, о которой нам уже известно, что ей доводилось в свое время негласно конкурировать на городской променадес девицами из Высшей школы дочерей,под ручку со своими кумпанками лавировала между горожан, обходящих по кругу базарную площадь. И она не была бы моей матерью, не подсмотри она при этой оказии названия исполняемых капеллой вещичек.
Вещичку,которую исполняли чаще всего, сочинил сам музыкальный директор Церпка. И называлась она Часы жизни.Там что-то стучало, бренчало и тикало, все равно как соломорезка, и звуки эти ударами палочек по барабану производил, засунув за щеку леденец, Эмиль Церпка, инфантильный сын директора.
Лично я никогда не слышал произведение музыкального директора Часы жизни,их исполняли в той стране, которая ведома только взрослым. А к тому времени, когда Часы жизнимогли бы что-то значить и для меня, их перестали исполнять, я сам видел их только на бумаге. Моя мать получила к свадьбе в подарок от дяди Стефана шкатулку, которую он вырезал долгими зимними вечерами в Канаде. В этой шкатулке мать хранила разные святыни:наши младенческие браслетки с именами, любовные открытки, которые она получала девушкой, щетину дикобраза, которую прислал ей один поклонник, уехавший из-за нее в Африку, и, наконец, пресловутый листок с нотами — с музыкой, застывшей в виде точек и черточек: Часы жизни.Сверху, помнится, стояло посвящение: Помни, что они проходят!Подрисованная лично музыкальным директором стрелка указывала на заголовок Часы жизни,а в самом низу он подписал свое имя, только мы тогда еще не знали, что личную подпись можно при желании называть автографом.