Лавка
Шрифт:
От брикетной фабрики в Босдом ведут две дороги — песчаная, по вересковой пустоши, и мощеная, которая идет в обход пустоши и соответственно удлиняет путь на целый час. С эдаким красавцем незачем тратить время и делать крюк по мощеной дороге, советуют кучера отцу, с эдаким красавцем можно ехать напрямки, нечего жмотничать.
Мерин так легко шагает по песку, словно везет за собой ручную тачку. Отец может подложить под себя мешок с сеном и сидеть как в кресле. Черта с два он мог бы так восседать при давешних лошадях. Жаль, поблизости нет никого, с кем отец мог бы поделиться своими соображениями по этому поводу. Люди все на одну стать: когда они нужны, их нет. У отца прекрасное настроение, он даже заводит один из своих куплетов: Я цену вам назначу за старый свой диван. / А блох к нему в придачу задаром я отдам…
И вдруг мерин останавливается. Отец умеряет свое бурное веселье. «Пусть отдохнет малость», — говорит он в утешение себе самому.
Мерин стоит и стоит. Ну, теперь-то мы знаем, как подсобить беде, думает отец. Он слезает с подводы и шуршит пустой бумагой из-под бутербродов. Мерин поворачивает голову. Он рассчитывает получить что-нибудь съедобное, но бумага пуста, и мерин снова погружается в медитацию. Может, он хочет, чтобы его позвали по имени, думает отец, но он не справился на ярмарке, как зовут эту лошадь, а мы ей покамест никакого имени не дали. Наши домашние животные получают имена в зависимости от проявленных ими качеств. Так, нашу козу, например, мы зовем по имени прежней хозяйки — старая Зенкельша.
Навряд ли они звали его Мерин,рассуждает отец про себя. Уж тогда скорее Гнедок. Отец делает попытку. Никакого ответа, никакой реакции. Отец перебирает наиболее распространенные лошадиные имена: Фритц, Ганс, Скакун, Дерби — и вдруг, сам не зная почему, называет мерина Грязнулей.Мерин прядает ушами, может, имя вызывает у него смех, во всяком случае, он резво берет с места, и отцу приходится припустить бегом, чтобы догнать подводу, и немало попотеть, чтобы перехватить вожжи и сесть как следует.
На этой немыслимой скорости, которую мерин избрал в результате долгих раздумий, отец и телега с углем влетают к нам на двор, а мерин до того разогнался, что сверх программы дважды объезжает голубятню.
Увы, ни имя Грязнуля,ни шуршание оберточной бумаги не помогли открыть силу, которая приводит в движение нашего мерина. Мы по-прежнему не можем предсказать, когда мерин надумает остановиться и сколько он простоит. Когда отец мнит, что вычислил продолжительность остановки и что она составляет ровно десять минут, после чего мерин без постороннего вмешательства бежит дальше, он уже на другой день с неудовольствием констатирует, что прошло целых пятнадцать минут, а лошадь все стоит, тогда как в следующий раз она довольствуется трехминутным перерывом.
Отец прямо сна лишается — противоестественное для него состояние. Как-то среди ночи его осеняет мысль: а что, если наш мерин — цирковая лошадь, которая реагирует на музыку?
Сейчас последует то, о чем я, вероятно, не должен бы рассказывать, — последует семейная тайна, и босдомцы, которые еще не покинули сей мир, не упустят случая наверстать упущенное и отсмеяться за тот раз. Но, поскольку я твердо решил ничего или, скажем, почти ничего не приукрашивать, я считаю своим долгом рассказать все как есть. Мой отец шумаркает(шепчется) с Германом Петрушкой, запрягает мерина, и они вместе уезжают в неизвестном направлении. В торбе спрятано несколько бутылок пива и Германов тенор-горн в черном матерчатом футляре. Экспериментаторы держат путь к брикетной фабрике, нагружают там полную подводу угля и поворачивают обратно. Отец говорит Герману:
— Можешь потихоньку доставать свой горн, — но мерин и не думает останавливаться там, где остановился прошлый раз. — Может, с него довольно поглядеть на трубу, — с надеждой говорит отец.
Но, когда три четверти пути уже позади, мерин останавливается, невзирая на сверкание тенор-горна. Отец и Герман оглядываются по сторонам, чтобы удостовериться, что они достаточно наединедля осуществления своей затеи.
— Валяй! — говорит отец.
И Герман начинает играть увертюру к Легкой кавалерии.Мерин, судя по всему, слушает с превеликим удовольствием, но не трогается с места. Герман пытает счастья с военным маршем Старые друзья.Никаких изменений. Герман прячет свой тенор-горн. Мерин берет с места. Отец беспомощно смотрит на Германа:
— Ну, что ты теперь скажешь?
А что Герману говорить? Он молча выпивает две бутылки пива.
Мой отец всерьез заболевает, он перестает есть, он перестает насвистывать свой любимый шлягер Ах, девушки это так любят…
— Перетолкуй с отцом, — советует мать, — отец поболе смыслит в лошадях, как ты.
Мой отец возводит глаза к небу.
Он вдруг вспоминает, что барышник с той стороны Нейсе, у которого он и купил мерина, несколько раз повторил: «Продаю без гарантии!» Любой знаток смекнет: раз лошадь продают с такой присказкой, значит, у нее что-то не в порядке, но Блешка, барышник по случаю, тот, с которым отец ездил на ярмарку, подбадривал его:
— Ну что тебе все не слава богу? — вопрошал он. — Какой изъян может быть у такой красивой лошади? Четыре крепких ноги, и грудь — что твоя гармонь.
— Вот гад! — стонет отец, без сна ворочаясь на своем ложе.
Возможности экспериментов с мерином, с этой не лошадью, а конфеткой,исчерпаны. В дело вмешивается моя мать. Она взывает к дедушке:
— Не будь таким, ты же знаешь толк в таких лошадях с придурью!
Ну конечно, дедушка знает толк, знал с самого начала, но пусть мать сперва как следует попросит, а дедушка тем временем потешится сознанием, что без него не обойтись, после чего он, наконец, решает показать матери обрывочек того, что знает сам. Он говорит:
— Твой хитрый Генрих купил лошадь с оглумом.
— Думаю, отец тебе поможет, — говорит мать моему отцу.
Отец скрежещет зубами.
Встреча на высшем уровнепроисходит на другой день после обеда у нас во дворе. Главы правительствприближаются друг к другу, не обменявшись приветствиями. Моя мать выступает в качестве старшей переводчицы.Она выслушивает указания дедушки и спешит к отцу, который стоит перед конюшней.