Лавка
Шрифт:
— Ажник белый чепец черном закрывши, — комментирует бабусенька. — Ды кто ж это такой? Ды куда ж она путь держит? Ды чего ж ей надобно?
Дедушка сидит на скамеечке перед печкой и подводит итоги последней конской ярмарки.
— Это ж надо, какая толстая да какая широкая, а еще милосердная сестра! — И бабушка спешит вниз, чтобы сообщить об увиденном моей матери.
А черная, словно дегтем намазанная, милосердная сестра шагает дальше. Тогда детектив Кашвалла выходит на середину улицы и становится на песчаную колею, чтобы до конца выяснить цели и намерения черной незнакомки.
Сестра идет к Румпошу, к окружному голове.
— Може, она хочет представлять в трактире, театру показывать или еще чего, — предполагает бабушка, потому что кукольники, бродячие циркачи и демонстраторы кинокартин, прежде чем выступать, должны уплатить талер за разрешение. Итак, бабусенька с известной долей вероятности уже установила, что надо черной квочкеу нас в Босдоме.
Проходит еще три дня, прежде чем деревенские узнают, что черная сестра — только сядьте сперва, не то упадете, — что черная сестра целый месяц будет давать по три представления в неделю. Вход свободный, приглашаются только женщины. Из дома в дом курсирует записочка, своего рода циркуляр: «Доброго вам утречка, я принес записку!» В записке, которая извещает о выступлениях черной сестры, говорится, что сестра будет представлять нечто социальное. Какую-то умную голову в правительстве осенило, что деревенскую жизнь пора реформировать, прежде всего жизнь деревенских женщин, и вот для осуществления этих реформ целая лавина черных сестер с черными портфелями заполонила сельскую часть страны.
Нашу сестру-реформаторшу зовут Августина, но это имя босдомцам не по зубам, поэтому одни зовут ее Густа,а другие — Тина.
— Красота, право слово, — ворчит дедушка, — бабы начинают бегать в трактир, чтоб их там обносили пивом.
Но дедушка заблуждается. В трактире никого не обносят и никому не подносят, и, однако же, деревенские женщины в полном составе посещают выступления черной сестры Густы, даже мужебаба Паулина и та посещает.
Дедушке куда как охота наведаться в трактир и хоть одним глазком глянуть, что там делает ею птичка-невеличка.
Хотите верьте, хотите нет, но женщины учатся в трактире по-новому пеленать и вскармливать младенцев. До сих пор в Босдоме встречались женщины, которые кормили своих детей грудью до полутора лет, а одна так даже почти до четырех. Я бы и не знал об этом, но сам четырехлетний грудняшка,когда ему стало скучно заниматься покупками, прямо у нас в лавке потребовал, чтобы мать дала ему грудь: «Мам, дай титю, мам, дай титю».
И мать дала.
— Это возмутительно! — провозглашает сестра Августа, это никак не согласуется с женской реформацией, которую ставит себе целью социальный законодатель.
Моя мать уже раньше приватно ознакомилась с современными методами пеленания благодаря Модному журналу Фобаха для немецкой семьи.Ее осведомленность вскоре находит признание у черной сестры, которая делает ее своей ассистенткой, чего, в общем-то, и следовало ожидать.
Бабусенька-полторусенька изучает реформаторские способы пеленания в надежде, что дядя Филе в один прекрасный день притащит к ней внучонка, мать которого прислуживает в дамском кафе, а потому не имеет ни малейшего представления о том, как надо ходить за младенцами. Для мужебабы Паулины это своего рода развлечение, словно женский праздник, затянувшийся на несколько недель.
Но не думайте, что черная сестра Августа ограничивается тем, что учит деревенских женщин, как вскармливать грудных детей морковным соком и порошковым молоком, разведенным водой, — нет, она преподает им также основы семейной экономики, и тут снова заходит речь о том кухонном ящике, чей образ неосуществленным проектом до сих пор витает в стенах нашего дома. Впрочем, шансов опуститься на землю у него нет, ибо всякий раз, когда мать обронит словечко об этом ящике и выжидательно глянет на деда, тот неизменно отвечает:
— Отстань ты от мене с твоим ящиком без огня!
А черную сестру Августу прогресс гонит вперед. Теперь она обучает деревенских женщин прогрессивно развлекать маленьких детей. До сих пор жены бедняков таскали своих детей за собой в поле и сажали где-нибудь на меже либо в борозду, чтоб те играли с майскими жуками, ловили мышей-полевок, скакали вперегонки с кузнечиками и перемазывались по мере сил с головы до ног.
Долой устаревшие методы! Отныне крестьянские и шахтерские жены — не в последнюю очередь ради собственного развития — должны разучивать с детьми игры и песни.
Когда курс черной сестры доходит до этой стадии перевоспитания матерей, нам, детям, по вечерам невозможно больше усидеть дома. Мы устраиваемся под окнами заглядываем в зал. Впечатлений хватает надолго: мы видим, как старуха Тайнско, мужебаба Паулина, моя бабусенька-полторусенька, Кубашкиха с красным носом и Хендришкиха с лысиной все равно как у мужчины водят хоровод: «Покажи-ка башмачки, покажи-ка ножки…»
Моя мать, ассистентка черной сестры, уклоняется от участия в хороводе из-за своих мозолей, но петь она тоже поет, заливисто поет, сидя: Раз Золушка на бал пошла. / Красивей всех она была…
Идея состоит в том, чтобы деревенские женщины выучили этой песенке и этому танцу своих детей. Но как? И когда? У нас делов невпроворот! У нас делов невпроворот! Моей матери из-за ее мозолей разрешено не обучать нас этому танцу. А бабусенька-полторусенька не желает ломать язык ради немецкой припевки.Одно и то же талдычат. С принцем Золушка плясала, все плясала, все плясала, / башмачок свой потеряла…
— Неш сразу не могли сказать, что девка разумши плясала. Все Золушка да Золушка, прям уши вянут!
Но черная сестра Густа выполняет социальный заказ. Она не устает с плоскостопным изяществом в высоких шнурованных ботинках, шлеп-шлеп, демонстрировать разные танцы. Деревенские женщины рассматривают это как развлечение для них лично, а мы, те, о ком косвенно идет речь, мы предоставлены сами себе. Мы тащим в школу все, что подсмотрели и подслушали, и эти песенки и танцы, так сказать, нелегально становятся шлягерами в нашем ребячьем мирке.
Тем временем сестра Августа продолжает обучение деревенских женщин правильному уходу за грудными младенцами, и делает она это при помощи голой целлулоидной куклы с младенца величиной, пупса,как говорят у нас в степи. Если приглядеться к тому, как сестра Августа пестует этого голыша, который, между прочим, не дрыгается, не мочит пеленки и не ревет, наши матери, выхаживая своих малышей, совершали до сих пор ошибку за ошибкой. И мы, по сути дела, должны были совершенно захиреть, чтоб не сказать хуже. Разве наши матери, вынимая нас из колыбели, поддерживали нашу голову левой рукой? Разве их правая ладонь представляла собой плоскую опору для нашей поясницы и зада?