Лавка
Шрифт:
Не лучше обстоит и с нашим питанием. По сути дела, мы бы должны все как один быть золотушные и кривоногие, поскольку вместо того, чтобы вводить в свой организм каротин, мы выдергивали морковку из грядки и пожирали ее на месте прямо с песком. Мы поедали листья щавеля на обочине дороги — нет чтобы глотать витамин «C».
Черная сестра в шнурованных ботинках и с черным портфелем никогда в жизни не имела дела с мужчиной, но тем не менее она просвещает деревенских женщин относительно гигиены супружеских отношений. Она не родила ни одного ребенка, ни одного не пеленала, но тем не менее преподает многодетным матерям основы теории, которые изучала на примере куклы-голыша. Она наставляет женщин в вопросах семейной гармонии,а сама никогда не имела семьи. Она оставляет нас, детей, подглядывать под окном, а сама общается с нами через посредство наших матерей. Она боится настоящей жизни. Для меня она становится своего рода символом, и когда я читаю сегодня рассуждения какого-нибудь политизирующего литературоведа, я невольно вспоминаю сестру Августу, которая таскала в своем большом портфеле жизнь в форме целлулоидной куклы-голыша.
И представьте себе, исход черной сестры из Босдома совершается отнюдь не под аккомпанемент восторженных похвал со стороны деревенских женщин, ибо, когда наш теоретик в черном рискнул хоть самую малость заняться практикой, это добром не кончилось: с металлическим гребнем специально на вшей она приходит к нам в школу, не предупредив о своем визите ни Румпоша, ни наших родителей, и проверяет у нас чистоту ушей, волос и шеи. Румпош объявляет перемену и покидает классную комнату. У большинства детей черная сестра обнаруживает грязь на коже — у девочек, равно как и у мальчиков, вшей она тоже обнаруживает, у девочек, равно как и у мальчиков, а у одного так и вовсе кузнечика, которого и помечает в своих статистических выкладках как уникальное явление. Ей невдомек, что Рихард Наконцев на перемене осваивал стойку на голове среди зеленой лужайки за песчаной ямой и что кузнечики не относятся к разряду паразитов.
Это обследование вызывает гнев у деревенских женщин: уж коли у ихних детей грязная голова либо водятся вши, так они сами с коих пор это знают, безо всякой там пришлой плоскостопой халды.
Ни у моей сестры, ни у меня в голове ничего не обнаружили, и все-таки моя мать не удерживается от восклицания:
— Какая коварства! Уж мне-то она могла загодя намекнуть, даром, что ли, я ходила у ней в ассестенках!
Так бесславно она покинула нас, эта ходячая теория, и трудно было сказать, взошли ли хоть какие-то семена из посеянных ею, если, конечно, не считать песенок, которые мы подобрали под окнам;вот песенки эти живы в нас и по сей день: Спи, принцесса, сотню лет, сотню лет, сотню лет…
По селу идет молва, она все сгущается и сгущается, а потом настает вечер, когда мой отец приходит домой со спевки и говорит:
— Сущая правда, скоро мы закинем каросиновые лампы на помойку, мы станем иликтрические!
Несколько недель спустя по селу шагает какой-то шустрый человек. Ноги у человека упрятаны в обмотки, сопровождают его общинный староста Коллатч и каретник Шеставича. Через определенное расстояние человек указывает место на обочине, и Шеставича вбивает туда колышек. Где стоит такой колышек, позднее вроют столб, место отдыха для проводов, по которым ток прибежит в дома и в лампы.
За Гродком, на другом краю округа, расположена фабрика, которая делает ток, — электростанция Троаттендорф. Мы говорим просто Троаттендорф,без «электростанция». В Троаттендорф ударила молния! — Всякому ясно, что речь идет про электростанцию.
— Троаттендорф отдавал вешь швет в Берлин, а наш оштавил сидеть при карошине, — говорит Шеставича. Новые, непривычные речи в устах Шеставичи.
— Ничё, он еще станет у нас человеком, — комментирует Эрих Шинко, человек оптимистических взглядов. Он живет надеждой когда-нибудь принять в местное отделение социал-демократической партии нескольких оставшихся пангерманцев.
Но еще до того, как мы становимся иликтринескими,в Босдоме вспыхивает золотая лихорадка: каждый член общины мужского пола должен выкопать на указанном месте по яме для столба. Посреди села у нас стоит памятник воинам. Он сложен из валунов и полевых камней. Наши поля безвозмездно предоставили их в распоряжение общины. Памятник обошелся нам недорого, вместе с надписью: Нашим храбрым мертвецам.Мертвецы бывают мертвые, а не храбрые. Но ни один человек не может понять, чем мне не угодила эта надпись, даже моя мать, которая время от времени берет на себя труд разобраться в извилистом ходе моих мыслей.
— Дак ведь так всюду говорят — и в Шпрембергском вестникетоже. Не тебе это изменить, — отвечает она.
Так мне, улучшателю мира, и не удается сделать этот мир в самом деле лучше, вчера не удалось и сегодня не удается, ибо во все времена существуют люди, которые не могут обойтись без своих храбрых мертвецов.
Едва босдомцы приобщились к современной технике, последняя потребовала: мне нужен столб возле памятника. Какое мне дело до ваших храбрых мертвецов?
Копая рядом с памятником яму под столб, Макс Ленигк натыкается на золотую жилу. Это открытие так его потрясает, что у него волосы на голове встают дыбом. Он наскоро забрасывает жилу землей, бежит домой, берет у жены несколько мешков из-под муки, бежит обратно, снова откапывает яму, накладывает полные мешки смешанного с золотом песка, оставляет их в яме и снова присыпает землей. Лишь глубокой ночью, когда филин начинает ухать среди каштанов на помещичьей усадьбе, он приходит за своими мешками.
Но увы! Маленький человек не способен держать язык за зубами, когда откроет надежный способ разбогатеть, именно эта болтливость снова ввергает его в бедность.
Макс идет в трактир, опрокидывает рюмку, начинает важничать, без передыху молоть языком и спьяну роняет изо рта свою тайну вместе с вставной челюстью.
На другой день Максов сын Готлиб тоже приобщается к золотой тайне. Когда отец с шумом-громом ввалился домой, Готлиб проснулся и слышал, как отец доверял тайну золотой жилы ближнему своему, то есть Готлибовой матери.
Когда Ленигков Макс на другой день уходит в шахту, его сын Готлиб демонстрирует мне, своему закадычному другу,золотую жилу. Я выпрашиваю у матери фунтик из лавки и наполняю свой фунтик песком вперемешку с золотом или, если хотите, золотом вперемешку с песком. Я скромно наполняю один-единственный фунтик в убеждении, что и одного фунтика мне с лихвой хватит на всю жизнь, какой бы длинной она ни оказалась.
Фунтик, полный золотого песка, лишает сна моего дедушку. А вы чего ждали? Дедушка намерен после полуночи наведаться к золотой жиле, но эта затея оказывается не из самых удачных: в ближайшие две ночи возле месторождения начинается оживленное движение, там ходят, бродят, бегают, шлепают, копают, роют. Один сельчанин прячется от другого. Едва один вылезет из ямы и украдкой шмыгнет прочь, из ночной темноты вылупится другой, лезет в яму и набивает все мешки и карманы. У памятника погибшим воинам происходит массовое собрание, но не больше чем при одном участнике зараз.