Лавка
Шрифт:
— Ежели ты знаешь, что я спятимши, чего ты ко мне лезешь?
Появляется другой покупатель, малоземельный крестьянин, которому нужна исправная лошадь для весенних работ. Он обходит нашего мерина вокруг.
— Знатная коняга, — говорит он, — а в упряжке небось не потянет.
— Твоя правда, — соглашается дедушка. — Мы его досель на телеге везли.
Торговцы не должны пугаться, если к их речам ненароком примешивается доля правды. Они должны бесстрашно гнуть свою линию. Восемь лазутчиков, маклеров и потенциальных покупателей дедушка спроваживает таким манером, пока не приходит
Я не могу удержаться и заглядываю внутрь кибитки: там на тюфяке лежит седая старуха, кожа у нее на лице коричневая и морщинистая, платок у нее красный, как помидор, она курит трубку с длинным чубуком, тяжелые золотые серьги оттягивают книзу мочки ее ушей. Люди говорят: это мать цыганского короля сторожит золотой клад, что лежит у нее под тюфяком.
На самом короле яркий клетчатый пиджак, а под пиджаком белый, ослепительно белый жилет. Толстый живот обтянут золотой цепочкой, на золотой цепочке болтается серебряный компас, посеребренная пуля, позолоченный кабаний клык и серебряный колокольчик.
Каждый человек, которому встретится цыганский король, такой пестрый и звонкий, сперва непременно поглядит ему на живот и только потом — в лицо. Лицо короля с черными вислыми усами наполовину затенено широкими полями его шляпы. Светлые брюки короля украшены сальными пятнами, штанины упрятаны в голенища винно-красных сапог.
Цыганский король правой рукой обнимает дедушку за плечи:
— Паппаша, мы с тобой обтяпаем неплохое дельце. Ты мне, паппаша, прродаешь конягу, цап-царрап — и по ррукам.
Возле цыганского короля возникает бронзовое лицо девочки. Девочка смотрит на меня влажными черными глазами, и меня пронизывает дрожь, а рот от удивления открывается сам собой. Передо мной стоит она, смуглолицая принцесса из моей книги сказок: И когда крестьянский сын ее увидел, он воспылал к ней любовью и порешил стать могущественнее самого короля и начал подыскивать в своем уме могущественные слова, чтобы с их помощью одолеть короля…
Цыганский король шепотом спрашивает дедушку, сколько он хочет за мерина. Дедушка снова поднимает руку и показывает пять растопыренных пальцев — пятьсот марок.
— Папашша! Вы ж человек, а не кто-нибудь! — говорит король. — Дак как же вы запррашиваете такую скотскую цену? — Он указывает на свою дочь: — Ты ж не захочешь, папашша, чтоб я ейную кровать продал и чтоб она на камене спала, на голой земле?
И красивая цыганочка враз запечаливается. Она берет отца за руку и тянет его прочь.
— Четыре-пять! — кричит дедушка вслед королю. — Четыреста пятьдесят!
Король делает вид, будто ничего не слышит.
— Четыре! — кричит дедушка более поспешно, чем надо.
Цыганский король останавливается, лодочкой приставляет ладонь к уху и так качает головой, что его большая шляпа подпрыгивает.
— Три-пять, кровопивец чертов! — выкликает дедушка. — Чтоб у тебя раз в жизни была стоющая лошадь. Уж больно я тебя жалею.
Цыганский король возвращается медленными шагами. На его брюхе блестят и сверкают висюльки, но я предпочитаю смотреть на дочь, которая вцепилась ему в руку, на ослепительную дочь, на принцессу из тысячи и одной ночи. Ах, чего бы я только для нее не сделал! Чего бы я только ей не подарил, если б она у меня спросила, хочу ли я с ней дружить. Только пусть не называет меня «мой маленький» или «мой толстенький». Этого я на дух не переношу, потому что я совсем не толстый, уж скорее я, по словам дедушки, недокормленный. Если она скажет мне «миленький», я подарю ей белый василек, который нашел прошлым летом, или розу-двойчатку, которую храню между страницами американского букваря, принадлежащего моему дяде Стефану.
Но увы! — цыганка, словно игривый котенок, сразу идет к моему дедушке и обеими ручками теребит кончики его усов. И дедушка тоже не остается равнодушным к ее красоте: он еще раз спускает цену — до трехсот марок — и подает моему отцу условленный знак. Отец подходит и лезет за бумажником. Цыганский король всем телом отпихивает его. Я слышу, как отец скрежещет зубами. Не по нутру ему, когда какой-то цыган отпихивает его, дипломированного булочника. Отец на мгновение забыл, что призван играть вполне определенную роль в театре купли-продажи, он проклинает тот час, когда его угораздило купить этого мерина.
Дедушка же из сцены с отпихиванием делает вывод, что цыганский король решил купить мерина, и купит непременно, когда они доторгуются до подходящей цены, поэтому он старается выведать эту цену, осторожно сбросив еще двадцать пять марок.
Цена спущена до нужного уровня, цыганский король желает поглядеть, как мерин ходит в упряжке, и тут уж я должен сыграть свою роль.
Дедушка запрягает мерина, снимает картуз, чешет в затылке. Это знак для меня. Но я не свожу глаз с маленькой цыганочки, мне очень грустно, потому что не растут у меня под носом седые усы и вообще нет ничего в этом роде, чем бы можно привлечь такую красивую девочку.
Дедушка уже третий раз скребет у себя в затылке и, не вытерпев, окликает меня:
— Эй, хлопчик, ты чего тут робишь?
Я наконец спохватываюсь, что уже давно мой выход и я должен играть. Я пускаю Воронка шагом, бросаю взгляд через плечо и вижу, как четверо парней-цыган, ухватившись за колесные спицы дедушкиной телеги, силятся удержать ее на месте. Дедушка очень громко кашляет. Тоже условленный знак, я прибавляю скорость, мерин хочет следовать за Воронком, теперь четверо парней ему не помеха, и они разлетаются в разные стороны.
Мы объезжаем вокруг ярмарочной площади, когда шагом, когда рысью, а один раз даже галопом, причем все это по дедушкиному кашлю. Мерин готовно переходит на любой шаг, в свою очередь повинуясь указаниям Воронка.
Между нами уговорено, что, когда пробная выездка подойдет к концу, мы с Воронком должны скрыться с глаз долой, но меня так занимает маленькая цыганочка, что я останавливаюсь возле дедушки.
— Хлопчик, ты чего тут робишь?
Цыганский король враз смекает, что к чему, он берет дедушку за рукав и говорит: