Лавка
Шрифт:
На вторую ночь перед ямой сталкиваются нос к носу окружной голова Румпош и общинный староста Коллатч. Румпош заявляет, будто пришел поглядеть, что это за возня такая у памятника, ибо, если вся эта история с золотом всерьез, необходимо соблюсти интересы государства. Общинный староста Коллатч, оснащенный кожаной сумкой своей жены, тотчас с ним соглашается.
Обер-штейгер Мейхе мягко и с саксонским акцентом разрушает грезы босдомских золотоискателей:
— Обделаться можно со смеху, — говорит он, — это ж надо, как они тащат домой кошечье золото. — Никто не станет спорить, что кошечьезвучит мягче, чем кошачье.
Что бы ни говорили люди о кошачьем золоте, найти его нелегко, хотя бы и в толковом словаре Майера. В статье Кошачье золотосказано: желтоокрашенный биотит, в статье Биотитсказано: см. слюда,а в статье Слюдасказано: биотит распространен как основной или сопутствующий компонент целого ряда вулканических горных пород. Месторождения: Урал, Ост-Индия, Канада, бассейн Лены. Босдом там не упоминается.
Наступает время, когда мы ходим в школу, только чтобы там присутствовать. Мы предоставлены самим себе, нам велят учить наизусть длинные стихи и псалмы, а поскольку никто не спрашивает с нас выученного, мы вообще перестаем учиться. Румпош целый день бегает по селу, должность окружного головы поглощает его без остатка. Каждый день в селе случается что-нибудь, чего раньше никогда не бывало. И все это так или иначе связано с электрификацией.
На длинных фурах возчики доставляют подстриженные стволы деревьев, иначе говоря, электрические столбы. Мы внимательно их осматриваем.
— Неш они их из нашего степу привезть не могли? — спрашивает один.
Но, поскольку на столбах имеются выжженные цифры и таинственные знаки, другой ему возражает:
— Дык они их на фабрике делали.
Покуда просмоленные столбы лежат на земле, мы используем их, чтобы поупражняться в танцах на канате.
И опять происходит нечто новое: в Босдом доставляют груз изоляторов. Мы по-прежнему называем их резоляторы.Их складывают в пожарный сарай и там запирают. В последующие дни прибывают жестяные трубы, медный провод с изоляцией, выключатели и прочая арматура. Но мы без почтения относимся к этому непонятному слову, мы называем все привезенное дарматура.И снова я повторяю прежний довод: что такое «дарма», знает каждый.
Происшедшее на моей памяти появление этого иностранного слова в Босдоме позволило мне в дальнейшем краешком глаза заглянуть в формирование того полусорбского языка, среди которого я вырос: этот язык либо вообще не желает воспринимать иностранные слова, либо обтесывает их на свой лад, он не признает слов, обозначающих незнакомые для него предметы, а то и вовсе абстрактные явления, он перемалывает их до тех пор, пока они не начнут обозначать предметы вполне знакомые. Если смесь немецкого и польского порой называют польским на силезский лад,то должен признаться, что в молодости я говорил на славянском по-силезски,впрочем, кому дано еще до появления на свет подобрать языковую среду, которая станет для него родной?
Босдом захлестывают одно новшество за другим, а учитель Румпош становится председателем Босдомского Свето- и Электротоварищества.Он зорко следит за тем, чтобы все надежно хранилось под замком, и это вполне разумно с его стороны, потому что мы с Германом Витлингом давно охотимся за выключателем, чтобы узнать, как он сперва разрезает ток, а затем склеивает его обратно.
Потом приходят монтеры. Им надо где-то питаться и где-то спать. Монтеры бывают внутренние и внешние. Моя мать берет к нам на хлеба одного внутреннего монтера. Я недоволен ее решением. Внешние куда интереснее: они надевают на ноги железные когти и карабкаются на гладкие столбы. Об эту пору в Босдоме навряд ли сыщешь хоть одного мальчишку, который не мечтал бы стать внешним монтером. Все мечтают раздобыть железки для лазания, чтобы карабкаться с их помощью на гладкие стволы мачтовых сосен, заглядывать в вороньи гнезда и беличьи дупла, уничтожать ястребиную молодь.
Мельник Заступайт взял на хлеба одного внешнего монтера, седого Пауля. Пауль не любит умываться, горазд приударить за женщинами и хранит свои железяки не так, как положено. На воскресенье Пауль уезжает из Босдома. Альфред Заступайт приносит с чердака железные когти, пристегивает их к своим ногам и тайком учится в них ходить. Дело это не простое. Даже у настоящих монтеров, если они недостаточно широко расставляют ноги, когти иногда сцепляются. Лазанье с железными когтями Альфредко осваивает на вишне за амбаром и в ближайшее воскресенье после обеда выходит к нам на деревенский луг такой весь ученый-преученый. Он даже надел страховочный пояс седого Пауля и, переваливаясь как утка, шагает к нам на железных ногах. Мы восторженно приветствуем его. Дебют Альфредко разыгрывается на уже врытом столбе слева от нашей лавки: Альфредко обводит веревочную петлю своего пояса вокруг столба, защелкивает замок, вонзает в столб правый коготь, затем подтягивает левый. Все идет отлично, все идет прекрасно. Мы, а именно Ленигков Готлиб, Маттов Эзау, Маттов Хайньяк и хромой Ханшков Эрих, убеждены, что отныне все вороньи гнезда в округе станут нашей собственностью. На троицу мы вынем из гнезд воронят, которые уже готовятся к вылету, мы их выкормим и приручим. На дворе у каждого станет больше ручных ворон, чем кур, но вороны будут говорить по-немецки и этим отличаться от кур. Они будут говорить «Якоб! Якоб!» и будут знать, как их зовут, а если получится, мы еще разучим с ними «Румпош! Румпош!».
Но разве можно вблизи нашего двора играть во что-нибудь и не угодить при этом под прицел детектива Кашваллы? Собственно говоря, мы у нее всегда под прицелом, хотя и не всегда это сознаем, потому что птичка-невеличка выходит на сцену, только когда наши игры становятся чересчур опасными на ее взгляд.
Альфредко добрался тем временем до середины столба и восторгается красивым видом. Он говорит, что ему видать водокачку на вокзале в Хочебуце.
Мы спрашиваем, видит ли он паровозы на вокзале.
Нет, паровозов он не видит, зато он видит кое-что другое, и это кое-что мчится на всех парах к нам — он видит мою бабусеньку-полторусеньку. Для начала бабусенька трижды сплевывает свой страх. Так у нас в степи заведено, а кто не соблюдает обычая, на того в один прекрасный день могут напасть корчи от страха. Сплюнув страх, бабусенька начинает сплевывать слова и целые фразы:
— Вы никак ополоумели?! Вы никак хочете себе шею свернуть?! Вот ужо скажу учителю!
Альфредко еще и еще раз вонзает когти в столб, чтобы расширить свой кругозор.
— Ах ты, паршивец! — бранится бабусенька. — Вот принесу пилу и спилю тебя.
Но Альфредко, как нам известно, не робкого десятка. Он больше не боится Румпошевой палки, он победил боль, он лезет все дальше к небу, дерзко вонзая в дерево один коготь за другим.
Детектив Кашвалла семенит прочь и немного спустя появляется с дедушкиной пилой, но за это время Альфредко, взвалив на плечо железные когти, успевает исчезнуть за глиняным взгорком на дворе у Заступайтов, а вместе с Альфредко исчезает и наша надежда заселить курятник ручными воронами.
Монтеры притаскивают в деревню новые обычаи и привычки. У нас мясники к пятнице, то есть к дню получки, готовят колбаски по десять пфеннигов штука. На фарш в этих колбасках идет гречневая каша с незначительным добавлением свиного жира, и называют их «кашные колбасы». Но монтеры заявляют, что не затем приехали в Босдом, чтобы глотать свиные кишки с начинкой из соломы. Они требуют, чтобы здешний мясник по пятницам готовил ливерную колбасу с крупчаткой. Так этот вид колбасы приходит в нашу деревню и остается в ней даже после того, как монтеры ее покидают.