Лазарев. И Антарктида, и Наварин
Шрифт:
— Сие благоволение дано иностранцам в Лиме впервые…
Негоциант не скрывал своих симпатий к новым партнерам и способствовал этим добрым отношениям.
Возвращаясь на корвет, офицеры в один голос говорили о теплоте и сердечности, которой их окружили в Перу.
— Возможно, та добросердечность проистекает от Гишпании, в том, что Россия испокон веков не причиняла ей зла. — Лазарев посмотрел в окошко кареты. В вечерних сумерках мелькали вдоль дороги стволы высоких деревьев. — Напротив того, повергнув Буонапарте, Россия вызволила их от иноземцев. О том за столом и господин Абадия сказывал.
Но моряки посещали не только званые обеды. Присматривались они и к местным обычаям: в городе больше половины жителей составляли индейцы, креолы, мулаты и негры. Не однажды Лазарев с Унковским на окраинах Лимы наведывались в примитивные жилища коренных перуанцев — печальных и искренних инков. Те заприметили отзывчивых и простодушных иноземцев и с охотой принимали их в своих лачугах. Вернувшись с одной из таких прогулок, Унковский занес в дневник:
«Как только солнце своим нижним концом коснется горизонта, тогда при захождении его смолкнет все говорящее народонаселение и весь католический мир Лимы благоговейно, с тихой молитвой на устах, провожает это великолепное светило с точно такими же приветствиями, как и встречало утренний восход его. Это европейцы и креолы испанские заимствовали от прежних обитателей этой страны — перуанцев, поклонявшихся солнцу. Племя этих последних кротких обитателей живет в первобытных своих жилищах в окрестностях Лимы, и мы нередко посещали жилища этого доброго народа, уныло, но с добродушием принимавших нас в своих хижинах под тенью ветвистых деревьев. Я пил у них квас, приготовленный из риса или кукурузы, совершенно похожий по вкусу на наш русский».
Приметили суворовцы и симпатии населения к повстанцам-инсургентам, выступающим против королевской власти. Не раз на рейд Кальяо приходили вооруженные суда повстанцев и обстреливали испанские суда. В этих случаях «Суворов» снимался с якоря и отходил в сторону, не ввязываясь в стычки…
В дневнике Семена Унковского появилась запись:
«Во время пребывания нашего в Лиме, власть королевская в колонии уже сильно колебалась, и повсюду, и повсеместно составлялись общества креолов и мулатов, противящихся королевскому правительству, особенно в Чили. Это движение весьма распространилось, и поминутно инсургенты одерживали верх над королевскими войсками, но в Лиме еще было спокойно, хотя брожение умов очень было заметно».
Незадолго до Рождества Унковский, вернувшись с берега, доложил Лазареву:
— Степан Хромов, как и предполагалось, нездоров, видимо, тоже чахоткой болен. — Унковский вздохнул. — Подлец таки Шеффер…
Лазарев посуровел. Хромов был одним из лучших и исправных матросов, уважаемый и любимый товарищами. В шторм, непогоду, днем и ночью на него можно было положиться, надежнее марсового не сыскать.
— Завтра поутру, Семен Яковлевич, поезжай в Лиму ближе к горам. Сними добрый домик, приставь к Хромову товарища из матросов, верного, денег на добрую провизию выдели. Пусть поживет там месяц-другой, мы подождем, авось на поправку пойдет…
Но Хромов не протянул и месяца, скончался 20 января.
Вся команда в полной форме, с офицерами, во главе с Лазаревым провожала в последний путь Хромова на местное кладбище при церкви Богородицы. Капитан пригласил семь католических священников, которые по полному обряду совершили печальную церемонию. Вслед за гробом, покрытым русским флагом, шли все русские моряки с зажженными свечами. Местные жители, встречавшиеся по пути, молились за усопшего, многие присоединялись к погребальной процессии и шепотом удивлялись, что так хоронят простого матроса.
После погребения священников пригласили на корабль на поминки.
Получив щедрое вознаграждение, главный священник несколько взволнованно обратился к Лазареву:
— Ни разу не служили мы такой богатой службы за простого усопшего… Никогда не изгладится из нашей памяти такое почитание вашего единоверца…
Между тем Лазарев успешно заканчивал торговые переговоры в Перу.
Покидая Кронштадт, он не получил права компании самостоятельно распоряжаться ее товарами, заключать коммерческие сделки. Для этой цели на корабле находился Молво, только он имел полномочия на торговлю товарами. Лазарев раньше, как правило, не вмешивался в его дела. В Перу же обстоятельства сложились далеко не ординарные.
«Суворов», как и всякий другой корабль, был частичкой своего отечества, а его капитан являлся, кроме прочего, первым представителем России в этой стране.
Молво и его помощник и не подумывали о выгодах торговых отношений с Перу. Напротив, они ленились, не желая обременять себя лишней канителью, и Молво уперся на том, что компания разрешила производить торг только в обмен на меховой товар.
Конечно, и Лазарев мог, прикрывшись любезностями, покинуть Перу без хлопот и забот. Однако по его действиям и поступкам правители в Лиме, быть может, надолго составят суждение о нравах российских.
— Ты-то понимаешь меня, — сказал он Унковскому, — выгода торга будет немалая для компании, но риск тоже большой, а Молво не желает себя им обременять. — Лазарев махнул рукой. — Да Бог с ним, такой случай упускать не стану. Не корысти своей ради, а интересам Булдакова и его акционеров сие послужит. А главное — перуанцы сметку нашу оценят.
Унковский и сам высоко ценил, что в их кругу, близких друзей-офицеров, свято чтились такие человеческие качества, как бессребреничество, полное отсутствие меркантильности. По этим важным жизненным устоям у них никогда не происходило разногласий. И все же Унковский давно подметил особую щепетильность в таких делах Михаила.
— Откуда у тебя такое страстное неприятие личного обогащения на порядочной основе? Ведь и купцы некоторые по-честному наживаются.
— Э-э, нет, брат, — протяжно ответил Лазарев, — где деньги, там, почитай, всегда неправда, а подчас и беда. Человечество все больше грязнет в этом болоте всех зол. А что до нас с тобой, так мы чтим старую библейскую заповедь.
— Какую же? — искренне удивился Унковский.
Смеясь, Лазарев достал с полки Морской устав:
— Сия книжица — библия российского моряка, и ты просто позабыл истины, в ней заложенные великим Петром, мудрейшим родителем флота нашего. Хотя и чтишь эти правила по привычке и натуре.
Унковский, недоумевая, пожал плечами.
— Наберись терпения и изволь выслушать до конца. — Лазарев раскрыл устав: — «И понеже корень всему злу есть сребролюбие, того для всяк командующий должен блюсти себя от лихоимства и не точию блюсти, но и других ото оного жестоко унимать и довольствовать определенным. Ибо многие интересы государственные чрез сие зло потеряны бывают».
«А ведь и в самом деле, — подумал Унковский, слушая друга, — еще в гардемаринские годы не раз втолковывали нам сию заповедь на кораблях».