Льды уходят в океан
Шрифт:
«Может быть, я не должен мешать? Тогда скажи мне об этом, Полянка. Понимаешь, порой мне кажется, что тебе и самой страшно трудно жить такой раздвоенной жизнью... Порой мне кажется, что ты готова совсем вернуться ко мне, но у меня не хватает душевных сил сказать об этом ему. Или я ошибаюсь?..»
«Я понимаю, чего тебе стоило прийти сюда. Ведь ты почти уверен, что Домбрич поджидает меня где-то вот тут, поблизости. Кто-нибудь другой, наверное, сказал бы: «Я не стану унижаться... Мне противна вся эта мерзость!..», а ты пришел. Потому что ты — это ты. И ничто не сможет тебя унизить... Когда я говорю, что я слабее тебя, я не пытаюсь оправдаться: моя вина велика. Но если бы ты знал, Петр, кем ты сейчас стал для меня!»
«Видишь, вон он стоит?.. Укрылся за елью... Поджидает... Что ты сделаешь? Постараешься его не заметить? А как же я? Ты ведь уже поняла, что я видел его. Может быть, нам стоит свернуть в сторону?.. Так тебе будет легче... Или не надо, чтобы было легче? Я ведь приду к тебе и завтра, и послезавтра, и потом... Если ты, конечно, этого хочешь...»
«А вот и он... Если бы не было здесь тебя, он стал бы просить, чтобы я пошла с ним. Он, наверное, начал бы рассказывать мне о своей работе над «Сказкой русской тайги». Когда он говорит, мне кажется, что я вижу свою тайгу и слышу все ее звуки. Я даже не понимаю, что со мной происходит. Я никогда тебе не говорила, как еще в детстве любила музыку. Любила, не зная, что это такое, ни разу не слыша ни скрипки, ни рояля. Музыка была как бы во мне... Это трудно объяснить, Петр... Для меня тайга и музыка — что-то одно целое. Может быть, он первым это почувствовал...
Нет, ты не увлекай меня в сторону, Петр. Мы пойдем прямо. Я понимаю, как все это мерзко, но все же мы пойдем прямо. Тебе, конечно, не хочется встретиться с ним с глазу на глаз, но вы и не встретитесь. Он не выйдет из своего укрытия, я знаю. Ты вышел бы, а он не выйдет. Почему?
Музыка — это еще не жизнь, Петр. Вот все, что я могу тебе сказать...
Ты завтра тоже придешь ко мне? Конечно, придешь. И послезавтра, и потом... Возьми мою руку... Вот так... Спасибо тебе...»
Домбрич не мог поверить, что Полянка не хочет с ним встречаться. Он был убежден: Полянка просто не может отделаться от Смайдова, взявшего себе за правило каждый день провожать ее после работы. Она, конечно, негодует на мужа так же, как негодует на него сам Домбрич.
Надеясь встретить Полянку одну, Домбрич продолжал приходить в перелесок и, прячась за деревьями невдалеке от дороги, ждал. Он никогда не думал, что у него столько терпения. Каждый раз, собираясь идти за город, он говорил себе: «Это в последний раз». Но на следующий день думал: «А вдруг именно сегодня Смайдов не сможет прийти к Полянке, и она, взволнованная, прибежит ко мне, прибежит и скажет: «Я больше так не могу! Не могу без тебя!»
В этот день его почему-то не покидала уверенность, что ждет он не зря. Еще подходя к своему излюбленному месту в перелеске, откуда он всегда наблюдал за дорогой, Домбрич испытывал волнение, точно он уже знал, что через несколько минут Полянка будет рядом с ним. И чем ближе подходило время, когда она обычно здесь появлялась, тем это волнение становилось сильнее...
И вдруг он услышал над самым ухом:
— Здравствуй, добрый человек!
Домбрича от неожиданности качнуло, и он даже сделал какой-то странный жест рукой, словно защищаясь от нападения. И оглянулся.
Перед ним стоял Захар Федотович. Густая борода, глубокие морщины на лице, будто по щекам когда-то бежали ручьи, потом высохли, а след от них остался. Глаза умные, но жесткие, в них не то гнев, не то угроза.
Захар Федотович усмехнулся:
— Напугался, што ли? Здесь, чай, не тайга, пошто пугаться-то?
— Да нет, я не напугался, — придя в себя, ответил Домбрич. — Но вы так внезапно... И почти неслышно...
— Ты што ж тут стоишь? — спросил Захар Федотович. — Поджидаешь кого? Или так, прогуливаешься? Чистый воздух вдыхашь?
Домбрич молчал. Прислушивался к словам старика и молчал. У него вдруг возникло такое ощущение, словно где-то совсем рядом стоит Полянка и, чтобы подшутить над ним, говорит измененным голосом. Правда, ей это плохо удается, она переигрывает, слишком уж глотает звук «е», но все остальное — ее...
— Я знаю, кто вы! — обрадованный этим открытием, воскликнул Домбрич. — Сказать?
— Ну-ка?
— Вы отец Полины Захаровны.
— Угадал, — без всякого энтузиазма заметил Захар Федотович. — А ты, спрашиваю, пошто стоишь тут, вроде как затаился? И што ты вообще за человек?
— Композитор я, Захар Федотович, — сказал Домбрич. — Слышали о такой профессий? Музыку я пишу.
— Вона! Болыпо-ой человек. А Полину Захаровну откуда знаешь?
Старик почти неуловимым движением поправил на плече ружье и, кивнув Домбричу, точно приглашая того вместе пройтись по леску, не спеша пошел дальше от дороги. Домбрич последовал за ним. Полянка не раз говорила ему об отце, и Домбрич давно уже нарисовал в своем воображении образ таежного охотника, мудрого и опытного следопыта.
— Полянку я знаю давно, Захар Федотович, — ответил Домбрич. — Мы с ней хорошие друзья. И скажу вам совсем откровенно: ваша дочь — необыкновенная женщина! Вы, наверное, очень гордитесь ею?
— Горжу-усь! Это ты правильно заметил.
— Она много рассказывала о вас, Захар Федотович. О вашей жизни в тайге. Знаете, благодаря вашей дочери я так полюбил тайгу, будто родился в ней.
— Вона как! Да ты не оглядывайся, канпазитор. Полянка, поди, задержится... У ней, слышь, сегодня совещанье.
Они уже далеко ушли от дороги, и хотя Домбрич действительно часто оглядывался, увидеть отсюда он ничего не мог: молодой перелесок кончился, ели и сосенки сменились лиственными деревьями — низкорослыми, но раскидистыми, без просветов между кронами.
— А куда мы идем? — спросил Домбрич. — Вы обход своему участку делаете?
Казалось, он что-то заподозрил. Ему не нравился угрюмый тон старика, не нравилось это место, куда его завели, а в том, как старик сказал: «Да ты не оглядывайся, канпазитор». Домбрич, кажется, уловил не только насмешку, но и скрытую угрозу.
— Обход не обход, — проговорил Захар Федотович, снимая с плеча ружье и присаживаясь на полусгнивший пень, — а лучше небось будет, когда мы с тобой вот так, с глазу на глаз. Садись, музыкант, в ногах правды не больно много. Тут вот садись, против меня...
— Я постою, Захар Федотович, — сказал Домбрич. — Мне нельзя надолго задерживаться, спешу я. А вы хотели мне что-то сказать?
— Садись, — резко повторил старик. — Долго я тебя упрашивать буду?! Ты што, канпазитор, русского языка не понимашь? Сядь! Сядь, говорю.