Лебединая Дорога (сборник)
Шрифт:
Вымывшись, князь потребовал квасу.
– И мне, – жалобно попросил Ратибор. Он лежал завёрнутый в холстину, вовсю продолжая потеть.
– Не дам, – сказал князь. – Ты у меня дождёшься, кони ложиться начнут.
– Ну вот, – заворчал боярин обиженно. – Как что, так Ратибор да Ратибор, а потом даже квасу жалеешь…
Чурила только махнул на него рукой. Дед Патраш сам подал пузатый ковш и остался стоять перед князем, выжидательно сцепив у пояса корявые пальцы.
– Что, старинушка? – спросил Чурила, передавая ковш Халльгриму. – Просить
Мудрый дед безошибочно подобрал время. Молодой князь после бани был мягок и добр, словно ласковые венички прошлись не только по его телу, но и по душе. Кугыжа склонился перед ним едва не до земли.
– Всем родом челом бьём тебе, господине. Гневлив нынче Бог наш Кугу Юмо… жертвы просит…
Чурила сказал:
– Я-то тут при чём? Ваш Бог, не мой… я ему не молюсь.
Патраш продолжал:
– Кугу Юмо живёт в святом лесу, к которому мы, меряне, не смеем сейчас приблизиться. Ты – другое дело… Помоги, княже, умилостивить Кугу Юмо. Не то следующим летом всех нас в холопы к себе поведёшь…
Князь нахмурился. Он знать не знал мерянского Бога, но вот дань…
– Ладно, дед, – пообещал он. – Подумаю.
На другое утро к молению стали готовиться ещё затемно. Первым долгом из селения выпроводили всех мужчин. Троих дряхлых дедов спрятали по сараям. Даже князя кугыжа попросил удалиться. Негоже смотреть на таинство мужским глазам.
Чурила увел дружину в лес не пререкаясь. И там велел боярам присматривать, как бы кто из любопытных молодых воинов не ускользнул назад.
Кроме женщин остался дома только кугыжа. Ещё накануне он тщательно, до бритвенной остроты наточил прадедовский жертвенный нож. И вот теперь старец подошёл к своему кудо, поднял у входа большую пустую корзину и стукнул черенком ножа в еловую дверь.
– Кто там? – спросила изнутри старшая дочь.
– А кого ждёте? – чужим, грозным голосом спросил дед Патраш.
– Ждём великого Бога Кугу Юмо…
Старик распахнул дверь властным движением посланца сердитых небес. Не узнать было робкого кугыжу, ещё недавно с поклоном целовавшего княжеское стремя… Через порог ступил в дом суровый, всезнающий волхв.
Его женщины, от старухи до внучки, в ряд стояли у очага, повернувшись ко входу обнажёнными спинами. У каждой с шеи свешивались на цветных шнурках лепёшки, мешочки с зерном и мукой, вяленые рыбки, бурачки с маслом и мёдом… Один за другим кугыжа обрезал эти шнурки, складывая приношения в корзину, – и быстро, почти не делая больно, колол обоюдоострым лезвием белые, незагорелые спины и плечи.
Женщины стояли молча, не шевелясь. Не пикнула даже тринадцатилетняя внучка. Все знали: Кугу Юмо примет жертву и прикажет Ведь-Аве, Матери Вод, вновь наполнить рыбой реку… а лесной хозяйке – вернуть назад откочевавшую дичь. Примет он и капельки крови, оставшиеся на ноже. И у каждой женщины родятся крепкие, здоровые дети…
Наполнив корзину, кугыжа так же молча повернулся и вышел во двор. Оставил свою ношу у забора и зашагал
– Кто там?
– А кого ждут?
– Ждут небесного хозяина Кугу Юмо…
Утро было холодное – надвигавшаяся осень расчёсывала в лесу белую гриву тумана, и Даждьбог не торопился смахивать её огненным крылом. Воины, поднятые ни свет ни заря, зевали, кутались в плащи, раскладывали бледно светившиеся костерки.
К Чуриле, гревшемуся у огня, подошёл Ратибор. Боярин тащил с собой отрока, пойманного при попытке улизнуть в Падь. Парень плелся за ним, согнувшись в дугу, краснее рака: жёсткие пальцы боярина намертво зажали его ухо.
– Вот, – сказал Ратибор, толкая его вперёд. – Не указ тебе, сосунку, слово княжеское, так и ступай отцу-матери помогать репище вскапывать… Не по коню корм, коли слушаться не умеешь!
– Да я… – начал было отрок. Но посмотрел на Чурилу Мстиславича и умолк. Ослушания князь не терпел. Мог есть из одной чашки с самым последним челядинцем. А мог и боярина, невзирая ни на лета, ни на седые кудри, одними глазами пригвоздить к лавке. С него станется. Прогонит из дружинной избы. А там хоть удавись…
Отрок угрюмо молчал, голова опускалась всё ниже.
– Думай впредь, возгря, – сказал ему Чурила. – Ныне пропади с глаз!
Парень исчез.
Неподалёку сидел Радогость с сынишкой Светозаром и Милонегой. Милонега уже попривыкла быть женой этому залётному орлу. Уже без страха думала о том, как войдёт в его дом, как примут её две старшие боярские жёны… Она держала Радогостя за руку, что-то тихо рассказывая. Радогость вдруг спросил:
– И тебя тоже кололи?
Одноглазый воин был не менее любопытен, чем юный отрок.
Потом люди оживились, и Чурила разглядел деда Патраша, пробиравшегося к нему сквозь поредевший, пронизанный солнцем туман.
Подойдя, кугыжа опустил к ногам князя мешок, в котором недовольно завозилось что-то живое. Чуть помедлил – и протянул жертвенный нож.
– Не оставь, батюшка князь, – проговорил он. – Сделай, как обещал…
– Обещал, так и сделаю, – проворчал Чурила, – ты повтори лучше, дед, о чём Бога твоего просить.
Лют подвёл ему Соколика и подал мешок. В мешке трепыхался тяжёлый, откормленный гусь.
– Люди твои, господине, пускай идут к нам, – поклонился старейшина. – Пировать ждём…
Князь кивнул и толкнул пяткой коня.
Священную рощу невозможно было спутать ни с чем иным… Плечом к плечу стояли здесь великаны-дубы, подпиравшие кронами утреннее небо. Звенел в ногах у исполинов младенец-ручей, пробиравшийся из рощи к реке…
Под самыми дубами было тихо и страшно. Люту сразу примерещился чужой, неподвижный взгляд оттуда, из-под склонившихся к тропинке ветвей… Знать, и впрямь не на шутку гневался здешний хозяин. Лют струсил не меньше, чем его конь, когда с деревьев вдруг шумно снялась целая стая ворон.