Лечить или любить
Шрифт:
Продавались цветы по пятачку или по гривеннику. Общий заработок за утро составлял от трех до пяти рублей. Таня торговала ковылем и длинными, противно пищащими языками. Понимая свою выгоду, мы часто стояли вместе. Сочетание двух девочек-торговок: смуглой черноглазой цыганки и сероглазой кудрявой блондинки — невольно привлекало внимание покупателей и повышало продажи. Таня должна была всю выручку сдавать в общий цыганский котел. Себе на сласти ей разрешалось оставить только двадцать копеек. Весь мой заработок, естественно, принадлежал мне одной. Обычно я покупала на эти деньги какое-нибудь угощение для себя и дворовых друзей или канцелярские принадлежности в том же «Буревестнике». Может быть, в этот раз заработанные деньги потратить на гадание?
— Зоя дразнит тебя, — сказала Таня. — Нарочно. Не боись — погадает она тебе без всяких денег. Забудет, так я ей напомню.
— Так что, нет такого обычая — платить за гадание? — не поняла я.
— Обычай есть, но денег не надо.
— Как это?
— Ну, сделаешь что-нибудь, а выйдет, как будто заплатила. Помнишь, ты нас игре в фанты учила? Вот, вроде того.
Спустя неделю Зоя со смехом подтвердила Танины слова:
— Выкуп. Так это по-русски? Выкуп давай, кудрявая. Денег не надо. А я тебе судьбу разложу.
Собравшиеся посмотреть на Зоино гадание цыганские подростки (как я поняла позже, это было что-то вроде мастер-класса) весело оскалились и захлопали в ладоши:
— Выкуп! Выкуп!
— Что же мне делать? — растерялась я.
Зоя загадочно молчала, а может быть, просто настраивалась на гадание. Я часто видела: цыганки, даже когда не дурят доверчивых клиентов, а гадают «для своих», перед началом процесса выполняют что-то вроде психофизических упражнений. Об их сути я теперь могу только догадываться, но думаю, что они не слишком отличаются от прочих известных человечеству медитативных техник.
— Пляши! Пой! — подсказывали мне цыганята.
Природа одарила меня очень громким голосом (в детском саду я одна могла перекричать целый хор), но, к сожалению, совершенно обделила музыкальным слухом. А что касается танцев, то нашей музыкальной руководительнице всегда было трудно найти мне пару среди других детей — абсолютно не чувствуя ритма, я вечно кружилась и подпрыгивала не в такт, сбивая окружающих и наступая им на ноги.
К десяти годам я уже отдавала себе отчет в своих достоинствах и недостатках и, конечно, не могла позориться со своими песнями и плясками на глазах у поголовно музыкальных цыган. Поэтому я отрицательно помотала головой.
— А чего ты умеешь? — спросила моя ровесница-цыганочка.
— Я лучше всех в классе стихи читаю, — подумав, сказала я. — Громко и с выражением. А в районе — второе место на конкурсе чтецов заняла.
— Вот и хорошо! — цыганята согласно закивали. — Давай стихи!
Я запрыгнула на перила беседки, уцепилась одной рукой за столбик, а другую патетически протянула к слушателям.
— «Гибель Чапаева»! — громко объявила я. — Трагическая поэма!
Это длинное, в целом безумное, произведение неизвестного мне автора я в детстве знала наизусть целиком, и оно было тогда моим любимым стихотворением.
С самого начала рефреном в поэме повторялись строчки:
— Урал, Урал-река!
Бурлива и широка!
Эти строчки я выкрикивала со всем доступным мне драматизмом — это означало, что все кончится плохо.
Цыгане были превосходными слушателями. В нужные по смыслу моменты они замирали, в другие — прищелкивали языками, ударяли себя по ляжкам или сокрушенно кивали головами.
— Казацкие кони храпят у ворот!
Тревожный рассвет над станицей встает… — шипела я, тараща глаза и оглядываясь, как будто бы искала на территории детского садика отряд белогвардейцев.
— Урал, Урал-река! — подхватывали вошедшие в ритм цыганята, хлопая в ладоши. — Бурлива и широка!
Когда Чапаев наконец утонул в Урал-реке, некоторое время все слушатели потрясенно молчали.
— Хорошие стихи, — наконец выразила общее мнение Таня и добавила что-то по-цыгански, обращаясь к тетке.
Я слезла с перил и вытерла со лба выступивший во время выступления пот.
— Давай руку, кудрявая! — сказала Зоя.
Сначала Зоя рассматривала мою ладонь, потом разложила карты на деревянном столе в центре беседки.
Чертовски обидно: до мелочей помня тогдашний наряд и даже серьги Зои, я практически ничего не помню из ее гадания. Кажется, там не было ничего необычного — потому и не запомнилось. В 1972 году цыганка Зоя нагадала мне вполне обыкновенную, в меру счастливую жизнь — каковая и сбылась в последующие тридцать пять лет. Кажется, Зоя говорила и про замужество, и про детей — мальчика и девочку. Это меня тогда не слишком интересовало. Кажется, говорила, что я побываю во многих землях и многих странах. Последнему я не поверила — тогда был «железный занавес» и выехать за пределы Советского Союза обыкновенному человеку было практически невозможно. Тем более — многие страны… Но ведь и это сбылось! Только один эпизод гадания помню наверняка. Раскинув карты в очередной раз, Зоя среди прочего сказала, что мне можно носить только дареные драгоценности и ни в коем случае нельзя покупать их самой. Я расстроилась. Нечасто глядясь в зеркало, я, тем не менее, видела свою внешнюю непривлекательность, хотя и не особенно еще расстраивалась по этому поводу. Единственным моим утешением было то, что из гадких утят иногда вырастают прекрасные лебеди. А если нет?
— Да кто ж мне подарит-то?! — с чувством воскликнула я.
Зоя улыбнулась.
— Не плачь, кудрявая. Тебе еще хорошо карта легла. Бывает, так ложится, что только ворованное носить можно…
Спустя два года, когда мне исполнилось 12 лет, весной, цыгане опять появились в нашем дворе. Но Тани среди них не было. Отозвав в сторону смутно знакомую цыганочку-ровесницу, я спросила у нее о своей подружке.
— Так лялька у нее! Дома она осталась! — ответила цыганочка.
— Какая лялька? — растерялась я.
— Какая, какая! Обычная! — засмеялась цыганочка и сделала вид, как будто укачивает на руках младенца. — Три недели, как родилась. Наной назвали.
Я молча отошла. Новость не слишком укладывалась в моей голове. Конечно, я знала, что цыгане живут по-другому, но все равно поневоле мерила Танину жизнь по своей. Представить себе, как посреди уроков, классиков и игры в резиночку у моей подружки родилась дочка… И, раз дочка, так это, конечно, значит, что четырнадцатилетняя Таня вышла замуж. И у нее теперь есть муж, какой-нибудь, понятное дело, цыган… Думать обо всем этом было «шершаво», как-то выше моих сил, потому что я все равно не могла ничего объяснить себе. И тогда я выбросила это из головы! Никому ничего не сказала и к цыганам больше не ходила. Просто не замечала их, как и все прочие.