Лёд моих диких снов
Шрифт:
— Что случилось? Чувствую, что что-то не так.
Я привычно поморщился, благо, что по телефону она этого распознать не могла. Вываливать на нее груз своих проблем было бы элементарным свинством.
— Да все в порядке, ба.
— Точно?
— Точно.
Бабушка не поверила, но лезть не стала.
— Прилетишь?
— Вряд ли. Повестка должна прийти. Да и ещё кое-какие дела там есть. В секции.
— Всё-таки решил в армию?
— Решил.
— Что, неужели у профессиональных спортсменов
Я внутренне скривился. Знала бы ты, дорогая бабушка, что я уже семь лет никакой не спортсмен…
— У профессиональных — бывает.
— Ну и что тогда?
— А чего бегать-то? Отслужу и буду спать спокойно.
— Не нравится мне это. Ой как не нравится…
— Да нормально все, ба. Что ты паникуешь?
— Предчувствие у меня нехорошее, Димка. Не спокойно мне.
— Не я первый, не я последний.
— И то верно. Осторожней будь, хорошо?
— Осторожность в нашем деле — всё. Куда без нее, родимой?
— У тебя какие-то проблемы?
— Нет, все хорошо.
— Ой, не ври мне, Димка. Не ври. Знаю я тебя, как облупленного. Говори давай!
— Да что говорить? С Веркой собачимся постоянно. Да и так, по мелочи.
Хотелось бы мне рассказать, что ссоры с Веркой — это и есть мелочь, а глобальные проблемы скрыты под ёмким словом "секция". Но нельзя. Слишком сильно это по ней ударит.
— Верка твоя. Из-за нее, небось, и решил в армию-то пойти?
— Отчасти.
— Дурак ты, Димка. Вот слов других на тебя нет. Как пить дать, дурак. Не дождется она тебя. Не геройствуй.
— С чего ты это взяла? У нас же любовь. — От собственного заявления стало смешно.
— Какие мы слова-то знаем! Любовь у них! Помяни мое слово, дорогой, попьет она тебе ещё кровушки. Змея такая.
Глава 10
— Что ты говоришь, оглым^1? Повестка? Это куда ты намылился?
Алиев внешне был абсолютно спокоен. Однако нервное постукивание ручкой по столешнице выдавало его состояние с потрохами.
— В армию. Долг родине, слышал о таком?
— В армию, говоришь? Долг родине? А мне долг кто отдавать будет? Не знаешь?
— По-моему, долг свой я тебе вернул с лихвой. Ещё годков пять тому назад. Или есть что-то ещё, что ты мне можешь предъявить?
— А ты, мой мальчик, не зарывайся. То, что ты дела с Варданом прокручиваешь, не означает, что ты можешь делать все, что захочешь. Ты — мой боец. И работаешь ты на меня.
— Подзабыл как-то. Извини, от реальности оторвался.
— А ты не хохми, Архип. У меня чувство юмора слабое. Зато рука сильная. Надо будет, кислород под самые гланды перекрою.
— Кончай бессмысленный базар, Рустем. Я уже все решил.
— Ах, ты все решил? Ну что же, будь по твоему, — покровительственно разрешил Рустем, с самодовольной улыбкой
Бросив последний подозрительный взгляд на Рустема, я поднялся и покинул его душный затхлый кабинет. Переоделся в подсобке и вышел на ринг. Немного удивился тому, что мне поменяли соперника.
А спустя полчаса меня оттуда вынесли на носилках.
Твою мать, — слабо отозвалось в мозгу и я поплыл.
____________________________________
Медленной тягучей рекой потянулась вереница бесконечных осмотров и визитов врачей в палату. Знакомый уже лечащий врач только удручённо вздыхал и мотал головой.
— Что же Вы, пациент Архипов, суицидом занимаетесь? Что в ваших головах творится, поколение?
— Каша творится.
— Откуда вы только такие беретесь? — Доктор даже не обратил внимания на мой туповатый юмор. Устало потёр переносицу. Стетоскоп на его шее отливал бликами в лучах лампы, неизменно попадающими мне в глаз. — Я ведь предупреждал Вас уже.
— Все так плачевно? — Спросил я его, закрыв режущие от света глаза.
— А сами как считаете? Тяжёлое сотрясение мозга — это Вам не насморк. Бесследно не пройдет.
— До армии стабилизируется?
— Какая армия? Об армии Вам ещё года на два забыть стоит. В идеале, вообще насовсем.
****
— Господи… Господи, сколько это может продолжаться? Скажи мне! Ну же. Блесни своим здравым смыслом.
— Верка, угомонись.
— А как мне угомониться? Ты совсем отбитый что ли? Ты хоть сам понимаешь, куда ты катишься? Нет, Дима. Это уже предел. Думала, ты одумаешься, поймёшь. А ты…
— Что, снова уходишь?
— Не хочу ждать, когда уйдешь ты.
— А как же семья, которая в твоих планах?
— О какой семье может идти речь, если я даже не знаю, чего ожидать завтра? А сидеть и трястись, чтобы тебя не убили и рожать ребенка безотцовщиной я не собираюсь.
— Как патетично, королева. Тебе же нравятся эти чёртовы деньги. Этот достаток. Обеспеченная жизнь.
— Не такой ценой, Дима. Я не деньги эти люблю, а тебя.
— Любишь? Я уже и забыл, когда в последний раз от тебя это слышал.
Верка устало закатила глаза.
— Слушай, королева. Ты ведь знала, на что идёшь, когда наши отношения перетекли в такое русло.
— Завязывай, Дима. Я очень тебя прошу. Завязывай. Иначе…
— Иначе что?
— Иначе, нам не по пути.
— Ну, значит, не по пути.
Внутри все бурлило. Я понимал, что она права. Понимал, что так продолжаться не может. Понимал и то, что хожу по краю. И вместе с тем приходило понимание того, что нормальной жизни у меня не получится. И это понимание выливалось в обессиленную злобу. На себя. На нее. И на весь мир.