Лёд
Шрифт:
— И где же эта редакция?
— А вот, сюда по улице, пару кварталов…
— Благодарю вас.
— А пожалуйста, все равно я должен был к ним на неделе заскочить, выдавить давнюю оплату за статьи. — Левера поплотнее запахнулся в беличьи шкурки и глянул над мираже-очками. — Вы простите, я, конечно же, вас знаю, то есть, слышал, видел…
— У Виттеля.
— Ну да. Я такие вещи запоминаю, коллекционирую: лица, имена, слухи.
— Вы знали моего отца?
— Нет, не имел удовольствия. Не вращался в тех кругах. Знал бы, если бы… Он никогда не появлялся в кафе, салонах, в клубах.
— А про Александра Черского — про него вы слышали? Куда он мог сейчас подеваться?
Левера наморщил брови.
— Из того, что я слышал — слышал, будто бы вы работаете у Круппа. Но Черскому это не помогло. Тогда он стал работать у Тиссена, а через полгода — преступник.
— Министерство Зимы…
— Вы простите, но я и в самом деле не знаю кто, зачем, как и почему — но слежу за иркутской сценой уже больше добрых десятка лет и, по-видимому, определенные вещи способен предвидеть, глядя на саму форму процесса, даже не зная внутренних связей; точно так же, вы глядите сверху на пары, кружащие в танце по паркету и по его движению способны легко сказать, что это за танец, даже если совершенно не видите шагов каждой отдельной ноги, ба, даже не слыша музыки.
— Вы хотите сказать, меня хотят втянуть в какую-нибудь политическую провокацию?
Левера жестом головы указал на квадратную спину Чингиза Щекельникова.
— А он кто? Явно, громоотвод. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Уж лучше примите к сердцу такой вот совет: сделайте, как можно быстрее, то, что должны сделать, и сойдите с их глаз, пока они не увидят в вас следующего Черского. Приехали сюда с фатером увидеться, так! Вот и все!
Я-оноразозлилось. Сколько можно человека пугать? Действительно ли все здесь именно такую правду о Бенедикте Герославском видят: жертва отцовской судьбы?
— И это вы советуете по доброте душевной, не рассчитывая совершенно на благодарность Сына Мороза, как все остальные, так? — ядовито заметило я-оно. —Будто бы торги какие-то магические с лютами заключу, а при этом, вспомнив доброжелательного графомана, так поверну Историю, чтобы нового Сенкевича из Теодора Леверы сотворить, а?
Последние слова вытолкнуло в мороз и в туман и сразу же перепугалось, что теперь-то уже он наверняка взорвется; он и взорвался — смехом.
— Несчастный королевич! Никто не видит маленького Бенедикта, все видят лишь сына великого отца. — Писатель даже вывернулся из-под шкур и лапой в перчатке хлопнул по спине, ухохатываясь; я-оносхватилось за поручень, чтобы не полететь вперед. Левера фыркнул тьветистым паром, туманоцветная белизна стекла на его шубу, а чернота меха подошла к глазам. — Как кто дружески настроен, так сразу же, бедняжка, подозреваешь интересы, скрытые в дружбе с Сыном Мороза; ежели кто враг — то враг по причине отца. — Он продолжал хохотать. — Может, уже ходил по забегаловкам, переодетый, incognito,с девушками под выдуманным именем знакомясь? А? Или еще до такого не дошло, а? Бедненький ты!
Он поправил шарф на лице, скрестил длинные руки на закрытой мехом груди.
— Впрочем — один только человек способен устоять перед фаустовым искушением: истинный художник. Творец!
Ого, подумало я-оно,зачем польстило графоману. Сейчас вот как надуется, вздымется, наполнится пророческой серьезностью и начнет буровить душещипательные банальности.
— Ибо, вот подумайте, — продолжал господин Левера, — ну чего такого способен ему предложить дьявол?
— Ну, как раз успех, — буркнуло раздраженно, — удачливость, славу.
— Но что удача и слава имеют здесь общего с успехом? Разве в том дело, чтобы болваны возносили автора под небеса, а меценаты обсыпали его золотом за произведение, которое, как он сам лучше всех видит, никакой ценности не представляет? Ну да, такой успех дьявол способен продать творцу — вот только, какой творец отдаст свою душу за что-то такое, о чем сам будет знать, что это Ложь, дешевая подделка истинного успеха?
— Хмм, тогда пускай хвалят за произведение действительно великое — разве дьявол не способен продать чего-то такого?
— Может. Но чем это будет отличаться от обычнейшего плагиата? Автор возьмет кредиты за великолепие, не им созданное, разве только с той гарантией, что никто из смертных про такой обман не узнает. Сам же он все равно — творец — или, говоря точно, не творец — ведь он будет знать, что творец шедевра — не он. Так что же он купил? Вновь лишь обменял нематериальную душу на материальные ценности, обычные, и на тот гаденький привкус во рту: осознание Фальши.
— А разве не способен дьявол сделать так, чтобы человек сам написал тот истинный шедевр?
— Это что же должно означать — что должен сделать сатана? Зачаровать писателя, чтобы с его пера стекали слова, а он о них бы не знал?
— Нет. Просто…
— Ну?
— Сделать так, чтобы в нем по-настоящему — по-настоящему был тот шедевр.
— Значит,превратить человека, который не был способен его написать, в человека, который на это способен — заменить ему жизнь, память, опыт, характер — так? Вы думаете, будто бы кто-то попросит дьявола помощи в подобном самоубийстве: забери-ка этого вот несчастного, что стоит перед тобой, вместе с его душой, а на его место поставь иного, разве что с тем же лицом да именем — кто? Разве что только идиот.
— А что, вот так сразу нужно всего человека менять?
— А как же иначе? Если бы искусство было осколком случайности… так нет же, это плод порядка! Когда я пишу то, а не иное предложение, то не потому, что как раз у меня над головой муха пролетела, или я в носу поковырялся, но потому что оно следует из всех предшествующих предложений, а все они разом — из моих мыслей, им предшествующих, а те мысли — из всей моей жизни, которая к подобным мыслям привела. Всякое истинное произведение искусства является образом Истории — истории его творца, истории мира, который его породил. Подо Льдом нет художников-мазил, которых, как я слышал, на западе Европы полно, по картинам которых невозможно узнать, то ли разумный человек сознательно их написал, то ли полуслепой безумец, который впервые в жизни дорвался до кистей и красок. Нет здесь блаблаистов, абсурдистов и виршеплетов-задолюбов и балетмейстеров, Дионисом очарованных. Нет!