Лёд
Шрифт:
— Ну… когда он не знает, как поступить — и было бы лучше, когда бы сослался на кого-нибудь более умного.
— А тот более умный стал более умным не путем руководства собственным умом, но тоже полагаясь на умы других людей? Мххмм? И по чему человек узнает, кто обрел мудрость, если у него самого ее не имеется?
— Нужно довериться мнению большинства, кххх, ведь есть же люди, признанные в качестве авторитета большинством.
— Есть, но опять же: как отличить авторитет истинный от фальшивого, то есть, настоящую мудрость от представления о ней? Если ты на это способен — тогда зачем тебе еще и авторитеты?
MademoiselleКристина тихо раскашлялась. Она долго поправляла мираже-очки, плотно прикрывая перчаткой все лицо. В редком приливе уверенности единоправды прозрело мысли собеседницы: сейчас она, вне всяких сомнений, вернулась к тому разговору в Экспрессе, остановившемся посреди тайги, к допросу, касающемуся стыду веры, которому нехотя подвергло госпожу Филиппов вместе с Еленой. Неужто она и далее считает, что над ней смеются? Считает это плохим, негодует?
— Разве нет таких дел, в которых разум оказывается беспомощным? — произнесла, наконец, Кристина, едва слышимо над звоном колокольцев и скрежетом льда под полозьями. — Вопросы, касающиеся добра и зла, этики? Ведь это никак не рассчитаешь.
— Наверняка.
— Так что же? Не имея возможности справиться силой собственного разума, поддаешься в этих вопросах и становишься — кем? Нигилистом? Аморальным животным?
— Но ведь теперь вы уже говорите о чистой вере, о религии!
— Выходит, вы все-таки не верите в Бога!
В перспективе Амурской улицы, над окрашенными в цвет ночи завалами мглы, сияли бело-огненные купола Собора Христа Спасителя. Быстро отвело от них взгляд, словно по причине животного инстинкта, как отдергивают руку от пламени. Как можно пятнать свою душу подобной ложью и фокусничанием! Ложь это! Ложь!
— В Бога — верю. Зато не слишком верю в то, что люди говорят о Боге.
О братстве борьбы с Апокалипсисом
На упряжке в восемь оленей, в высоких зимназовых санях, перемещающихся на паучьих полозьях, в черной шубе и собольей шапке, в закрывающих глаза и половину лица мираже-очках, в которых небо и снег, и солнце, и всяческая краска радуги переливаются, в мерцающем потьвете, оставляющем за собой смолистые повиды, с белой рукой на зажиме аккумулятора тьмечи, в облаке угольного пара — Никола Тесла едет по скованной льдом Ангаре к месту лютоубийства, к порогу трехэтажной теслектрической машины.
Я-оностояло над правым берегом Ангары, на площади под памятником императору Александру III, где проходил приречный бульвар, когда-то предлагавший замечательный вид на Конный Остров, саму широкую Ангару, на мосты и на левобережный Иркутск; сегодня же ветер с метелью позволяли видеть не дальше того люта, что вымораживался из острова на лед, и за конструкцию, выше самого ледовика, возведенную над ним на самом конце мыса. Тесла выбрал именно этого люта и именно это место, во-первых, потому, что, хотя и расположенное чуть ли не в самом центре города, оно было безопасно удалено от домов и улиц, а во-вторых, что все это давало возможность зевакам наблюдать за ходом эксперимента, а ведь именно в этом был и смысл.
На площади с памятником, несмотря на мороз и поземку, собралась приличных размеров толпа. С помощью господина Щекельникова я-онопротиснулось в самый перед, на край обледеневшего обрыва. У некоторых зрителей имелись подзорные трубы и театральные бинокли; я-онооб этом как-то не подумало. Зато все были в громадных миражестекольных очках, либо прилегавших к лицу, как у изобретателя-серба, либо закрывавших своими плоскими стеклами глаза и половину лица. Когда Тесла ехал через Ангару на своих санях, словно взятых их восточной зимней сказки, сотня зеркальных, радужно-цветных калейдоскопов поворотилось к нему, прослеживая каждое движение и мельчайшие жесты. Ведь перед тем Тесла вообще не показывался; сегодня же он вступал на публичную сцену Иркутска, это был его дебют в Городе Льда. Сверкали магниевые вспышки расставленных на возвышениях фотографических аппаратов репортеров байкальской прессы. Дамы в мехах, пелеринах, под заснеженными капюшонами,выглядывали из саней, остановившихся вдоль улицы. Мужчины поднимали себе на плечи малышей, плотно закутанных в грязные полушубки; ребятня глядела на происходящее сквозь меньшие, детские мираже-стекла. На трескучем морозе сильно много не разговаривали и не сплетничали, зато можно было слышать то характерное шуршание дыханий, шевелений, вздохов, проходящих волнами через толпу. Над людским скопищем вздымались тьветистые облачки пара. Было воскресенье, 9 ноября, утреннее время после того, как закончились службы в церквях. Доктор Тесла начинал Войну с Зимой.
В первую очередь, еще перед тем, как сойти с саней, он стиснул зажим батареи. Должно быть, он сильно откачал тьмечь, никогда еще ранее я-ононе видело подобного эффекта — поднимаясь, серб не отпустил руку, и тьмечь ринула в него в неожиданном разряде; чистый ток прошел от руки к туловищу, к голове и всем конечностям, разлился по черной шубе, на которой каждый волосок встал дыбом, словно иголка, и выстрелил теслектрической микромолнией: Никола Тесла сходил с саней словно живой, дымящийся факел тьвета, на каждом шагу вспыхивая яркими светенями. Во второй его руке была тросточка из специального сплава зимназа, увенчанная тунгетитовым навершием 24-каратной пробы. Сейчас этот шарик светил ярче куполов Собора Христа Спасителя, а из зимназа непрерывно исходили семицветные, пульсирующие радуги. Олени из упряжки переполошились и рванули подальше от странного человека. Ежесекундные черные молнии проскакивали от него в сторону саней, возницы, животных, в сторону Боевого Насоса, самого люта. Серб в высокой собольей шапке шел, выпрямившись, широко шагая, не опираясь на трость, держа ее, скорее, словно булаву. Белизна и чернота перетекали вокруг него на мираже-стеклах, словно пузыри подводных газов. Снег принял цвет Теслы, лед принял цвет Теслы, даже лют принял цвет Теслы.
…Изобретатель вступил на лестничку Боевого Насоса. Светени заплясали искрами на его зимназовых элементах — миллионы искр.
Никола поднял руку, взмахнул тросточкой. Толпа в ответ кричала «браво!». Магниевые вспышки слепили.
— Ебал меня хер…! — вздохнул господин Щекельников, из чего можно было сделать вывод, что он потрясен.
На открытой платформе сверху Боевого Насоса находился железный стул перед пультом, на котором торчали дюжина рычажков и регуляторов. Тесла сел на стул и тронул первый рычаг. До памятника Александра III дошло тарахтение нефтяного двигателя; изнутри Насоса начал исходить черный дым, тут же выдуваемый ангарским ветром.
Тесла потянул за второй рычаг. На спину люта упала зимназовая балка, законченная массивным когтем-ломом, который вонзился в ледовика на добрую половину аршина. Вдоль балки, словно жилы на анатомической модели, вились толстые кабели в тьмечевой изоляции.
Тесла потянул третью рукоятку. Раздался визг, словно из радиоприемника, не настроенного на нужную частоту, только раз в десять резче, и настолько громкий, что люди в едином порыве прижали руки к ушам и склонили головы. Постепенно визг затих — Насос работал в ровном ритме — Никола управлял боевой операций, держа пальцы на передачах — небольшие теслектрические разряды прыгали по Насосу, по человеку и люту — затем все они застыли на месте, только плотная темень, словно от криоугольной печи, вибрировала по сторонам. Упадет или не упадет, сломит его или не сломит, отморозится лют или не отморозится — люди стояли и глядели, сжимая кулаки и закусывая губы, словно на борцов, окаменевших в неподвижном и смертельном захвате, все напряжение собралось в этой неподвижности и ожидании: первого знака, сигнала слабости, первой крови…
— Но вы прекрасно знаете.
— Ммм?
— Я бы не заговорил с вами, если бы не был полностью уверен. — Невысокий поляк, даже не повернул головы, тоже уставившись на Насос, Теслу и люта. Он стоял тут же, рядом, я-онопрекрасно слышало слова, высказанные вполголоса, с сильным акцентом восточных окраин Польши. Малахай, мираже-стекла и шарф плотно закрывающие лицо, можно было только догадываться про обильную щетину и выдающийся нос. — Пан передаст ему, что когда дойдет до проблемы жизни и смерти, мы всегда предоставим ему возможность безопасного бегства из Империи. И его красавице,американке. И вам тоже, пан Герославский.