Лёд
Шрифт:
Павлич надел очки (что сделало его старше на добрый десяток лет), склонился над картошкой.
— Что это такое?
— Картофелина.
— Я вижу.
— Картофелина, но и не картофелина. То есть, чернобиологический вид.
— Ага!
— Но, — приложило я-онопалец к губам, — только тихо — ша, я не могу признаться, откуда ее взял. Для меня важно, чтобы…
Павлич взял картофелину лабораторными щипцами.
— Что в ней? Тунгетит?
— Мне так кажется. Она выросла на тунгетитовой почве. Похоже, что само присутствие этого элемента в земле каким-то образом изменяет строение растения.
Ассистент Теслы положил картошку на металлический поднос.
— Вы разрешите, я отрежу образец и погляжу на него под микроскопом.
— Лишь бы для крыс хватило.
— Ну, конечно же, этого будет слишком мало, чтобы регулярно кормить несколько штук. — Саша присел на высоком табурете, задумчиво протер очки. — А знаете, Венедикт Филиппович, а ведь подобные случаи уже были.
— Какие?
— Отравления тунгетитом. У людей. Мой знакомый, работающий в больнице Святой Троицы, говорил мне о серийных отравлениях, причем, вовсе даже не в Холодном Николаевске. Потом, кажется, оказалось, что это федоровцы.
— Матерь божья, снова какая-то секта…?
— Нет, нет. Ну, разве что если религию наукой заменим — тогда, секта. Хммм. По-моему, они от этого умерли. — Он помассировал шею. — Я к нему зайду сегодня, узнаю подробности, может, скажет чего-нибудь полезного. — Он глянул на часы. — Видимо, кто-то должен был задержать профессора, из-за этой демонстрации на острове с самого утра ходят тут всякие… Простите.
Он вышел.
Я-оноприсело за столом, неподалеку от прототипа Черной Лампы Луча Смерти. Устройство сейчас было размонтировано, гладкая внутренность открытой сферы отражала свет, словно отполированный алмаз. Снова засвербели руки, засвербело под черепом. Ругнувшись, взяло замшевые перчатки, купленные вчера у Раппопорта, где зашло и в Дом Моды к пани Гвужджь, чтобы выпытать про дальнейшие подробности секретной отцовской жизни. Но после того, как перчатки были надеты, свербение вовсе не прекратилось. Я-ононачало играться банкой с барашковыми гайками. Животные в клетках нервно попискивали. И действительно, можно было слышать мерный грохот, от которого на жидкости в мензурках образовывались круги, звенело стекло и металл. Открыло часы. ЛубуМММ! — двадцать семь секунд — лубуМММ — двадцать семь секунд — лубуМММ! Никола Тесла пробуждает волны на Дорогах Мамонтов. Интересно, пойдут ли шаманы жаловаться к Победоносцеву. Я-онозахихикало. Банка выпала из руки, гайки рассыпались по полу. Наклонилось, чтобы их собрать — и замерло так, с расставленными пальцами, в странной, сгорбившейся позе. Что там говорили про гадания в Стране Лютов? Про карточные игры? Никто и никогда не выбросил здесь пяти шестерок, не получил на руки покер. Гайки лежали в ровненьких колонках, выстроившихся будто под линеечку.
Вытащило из портмоне полтинник и начало бросать его на столешницу неуклюжими, скованными перчаткой пальцами. Двуглавый орел, орел, орел, ОООООООО, после восьмого орла снова пошли решки, но — но! ЛубуМММ! Быстро собрало гайки. Восемь орлов подряд — это не регулярность, это флуктуация хаоса, пик волны энтропии. Кожа на руках палила, словно облитая кислотой.
Появился Саша Павлич с профессором Юркатом, сразу же за ними вошел инженер Яго. Попросило профессора отойти в сторону.
— У меня есть вопрос. Помните, господин профессор, что вы говорили мне в подвале? О водных стоках подо льдом и про вечную мерзлоту?
— И что я такого говорил?
— Проблема следующая. Реки замерзли, правда? Замерзли до самого дна. Во всяком случае, большинство. Здесь, в байкальском водоразделе. Я прав? И уж наверняка замерзла до дна единственная река, из Байкала вытекающая: Ангара. Но господин профессор утверждает, что вечная мерзлота обладает постоянной температурой, те самые минус четыре градуса Цельсия, и, независимо от изотермы на поверхности, в земле, под давлением иногда случаются такие течения, что, если неосторожно копать колодец, то в мгновении ока человека может залить, и он замерзнет в чистом льде — так?
Климент Руфинович заморгал, тьмечь залегла в морщинках кожи.
— Нуууу, более менее…
— Следовательно, если бы я где-то обнаружил актуальную гидрографическую карту Байкальского Края, то увидел бы тысячу живых подземных стоков, подводящих воду к озеру. Я прав?
— Тысячу? Гидрографические карты…
— Я знаю. Но — ведь именно так это должно выглядеть, правда? Так может, господин профессор решит для меня вот какой парадокс: куда, черт побери, идет из Байкала весь этот сток мерзлоты, если не в Ангару?
Старичок даже засопел.
— Значит, вы полагаете, будто бы, будто — как же? — что не стекает?
— Значит, полагаю, что гидрологией мерзлоты в условиях Льда управляют иные законы, и эти карты никак не были бы связаны с гидрографией Лета. Я полагаю, что, раз лед на озере не поднимается, и железная дорога на нем функционирует, поезда ездят, как ездили, то, по крайней мере, такое же количество воды уходит из Байкала по подземным рекам.
— Но ведь это же не имеет смысла! — Седенький профессор поправил на носу толстые линзы, сделал глубокий вздох, откашлялся. — Прежде всего, батенька, подземная гидрология территорий Льда крайне убога. Здесь, даже перед Зимой Лютов, во времена обычных зим, мерзлота скрепляет грунтовые воды. Почитайте Миддендорффа. Если бы вы увидали тайгу летом, те тысячи верст подмокшей почвы, трясины, торфяники, болота — вы бы таких вещей не говорили. Енисей, Лена, Обь или даже Юкон с другой стороны Берингова пролива — это гигантские поверхностные реки, шириной в несколько верст. А ведь, если считать по осадкам, у нас здесь чуть ли не пустынный климат. Тем временем, тайга зеленая, мокрая, распространенная на половину континента. Почему? А потому, что в непромерзшую землю идет семьдесят-восемьдесят процентов осадков, а у нас наоборот: девяносто процентов уходит в открытые реки, вода по мерзлоте, словно по водосточным трубам под слоем почвы. Вы понимаете? Этой воды не остается для того, чтобы выстроить порядочную сеть подземных стоков. Кроме того, Байкал располагается среди пород с очень низкой пропускной способностью, с низкой капиллярностью и пористостью. Вам не кажется, что под таким давлением он не стек бы под землю еще раньше?
— А господин профессор знает, как меняется структура породы после прохождения люта? После многократного прохождения? Структура породы и этих мерзлотных грунтов, в обычное время воду не пропускающих? Вы видели, как валятся мраморные здания, по-дурацки выстроенные на Дорогах Мамонтов?
Седой криогеолог раздраженно замахал руками.
— Дороги Мамонтов! Так нельзя. Сначала исследуйте проблему до самой глубины, потом только рассказывайте нам свои теории! Вы что тут выдумываете? Будто бы подземные путешествия лютов каким-то образом размягчают породу и промерзшую почву, в связи с чем, в направлении Дорог рождается совершенно новая гидрография Сибири? И уж наверняка, если идти от Байкала вверх, напротив стоков всего водораздела? Ха!
Я-онокивало, тем не менее, все еще видя проблему совершенно по-другому. По Дорогам Мамонтов течет тунгетитовая вода, поднятая со дна священного озера, где спят мертвые. И, поскольку естественным направлением напора жидкости и льда является верх, эти стоки, в конце концов, выходят на поверхность. Есть здесь, возможно, какие-нибудь горячие источники, серные термы, послевулканические котловины, отдающие геологическое тепло? Я-онослышало о такой лечебнице на заливе Хакасы; должны быть и другие, подобные места. Оазисы черной флоры и фауны, где не одна картофелина, но вся растительность вырастает на тунгетитовой почве, втягивая в ткани тунгетитовые соки, а животные это едят, принимают в собственную кровь, и раз путник какой, счастливый-несчастный, туда забредет…