Лёд
Шрифт:
Елена вернулась взглядом от пана Поченгло и mademoiselleФилипов.
— Так вы это именно так помните? — удивилась она. — Как случайности?
— А вы — как?
Она замялась.
— Ну, ведь вы сами говорили, что никакой правды о прошлом не существует…
Я-оноподняло бровь.
— Говорил?
— Вы говорили?
— Разве мы вообще ехали вместе Транссибирским Экспрессом?
Легкая, насмешливая улыбка задрожала на губах панны Елены.
— Ехали?
— И было покушение с бомбой?
— Было?
— И были убийства, и следствие, и тайные агенты, и битва под лютом…
— Были?
— Откуда это я панну знаю?
— Откуда вы меня знаете?
Вздохнуло.
— Понимаете, ведь если мы согласуем те воспоминания, они так уже и замерзнут.
— Так что будет лучше не согласовывать. — В испарении дыхания она высвободила длинную тень. — Не говорите мне того, что помните. — Елена шельмовски подмигнула. — Пускай так оно и останется — растопленное, наполовину правдивое. Хорошо?
Только тогда поняло. Даже не эта тень и не отьвет, пляшущий за панной Еленой подсказали — но блеск в ее глазах, и поднятая выше голова, задорная поза девушки,как в тот самый момент, в воспоминании-иконе, когда она протянула выпрямленную руку и, наполовину повернувшись к темноте за окном атделения,приказала погасить свет, мошенница-убийца.
— Вы были в «Аркадии», чтобы откачать тьмечь.
Елена не ответила.
— Вот почему Кристина так нервничает! — Неуверенно засмеялось. — Тоже мне, трагедию делает!
— Я хотела попробовать в последний раз. — Опустила глаза. — Прежде, чем замерзну навсегда.
— Действительно, нужно было сказать мне. Или доктору Тесле, наверняка ведь не пожалел бы для вас какого-нибудь маленького ручного насоса, тетя ничего бы и не знала.
— Таак.
Что-то здесь не сходится, скрытый параметр искажает уравнение, правая сторона характера не суммируется с левой…
И снова, откровение приходит не вовремя: не как завершение логических размышлений, но через неожиданную ассоциацию со словами mijnheerИертхейма. Г оворят, что подо Льдом останавливаются и болезни. Только никто еще не излечил болезни, приобретенной ранее. Я сам думал ехать в тот санаторий, на севере…
— Это значит… — запнулось я-оно,ударенное этим знанием, словно шальной пулей. — Панна Елена — я, конечно же — о, Господи, ведь я не то имел в виду — неужто Кристина считает, будто бы вы хотите покончить с собой?!
Та пожала плечами.
— Ведь это же малые порции, не так ли? Человек сразу же опять замерзает. Насколько болезнь может продвинуться, на день, на два?
Стукнуло себя кулаком по лбу.
— Дурак, дурак, дурак!Совершенно не подумал! Вы должны мне поверить!
— Но… пан Бенедикт, да не о чем и говорить.
Заткнулось словом.
Панна Елена вздохнула глубже, поправила шаль на шубе из беличьего меха.
— И что вы теперь сделаете?
— Вы же знаете, — мрачно ответило я-оно. —Отца нужно спасать.
— А что вы сделаете со своей жизнью?
— Да кто же может самого себя запланировать?!
— Но — если бы не это дело с вашим фатером, что бы вы делали?
— Ба! Наверняка бы снова вымаливал у варшавских евреев еще один рубль.
Елена покачала головой.
— Так нельзя, пан Бенедикт, нет, нет, нет.
— Так не каждый же у нас Невозможная Фелитка Каучук! — делано засмеялось я-оно. —Что же… Все это и так одна большая времянка. Угол мне предоставил добрый человек, хотя, тоже видно, на благодарность Сына Мороза рассчитывающий. Работу нашел, словно рубль на улице нашел. Жду политического решения, каждый день может поступить приказ, туда или сюда. Даже вы… — Тут я-оноразозлилось. — Все ведь не так, что вот подумаю: хочу того-то и того-то — и весь мир раскрывается передо мною, словно яйцо на тарелочке! Я пытаюсь — пытаюсь держаться правды — но…
Совершенно не осознавало, что размахивает руками, пока Елена не схватила одну и не задержала ее в воздухе.
— Оставьте наконец эти машины доктора Теслы, — произнесла она тихо и решительно.
Чувствовало пламень стыда, перетекающий с груди на шею и лицо, отвело глаза.
Девушка подошла на четверть шага ближе.
— Когда мы снова увидимся? — шептала. — Наверное, уже никогда. Это прощание, пан Бенедикт, настоящее прощание. Не «до свидания, до завтра», но — последние слова, последний образ, последнее прикосновение. — Она сжала пальцы еще сильнее. — Понимаете? Такую вот Елену Микляновичувну вы оставите в себе до конца дней своих, кххк, и с таким вот Бенедиктом Герославским до смерти останусь я. Все, что когда-либо мы могли себе сказать, все, что могли бы один для другого сделать, все не свершившееся будущее — сведено к этому моменту, к этим нескольким минутам. Для вас — я уеду, и как будто умру, даже если и не умру; конец, закрыто, случилось и пропало в прошлом, не существует, не вернется — следовательно — вы это видите? — нет уже ни малейшего повода для стыда. Это прощание, перед чем здесь стыдиться у конца времен? Никаких последствий не будет. И все можно.
— Все можно.
— Да.
Неуклюже сбросило рукавицу со второй руки. Мороз впился в кожу. Подняло ладонь к лицу панны Елены. Прежде, чем пальцы успели сложиться в каком-либо жесте, Елена уже повернулась, склонила головку и легенько втиснулась в эту открытую, холодную ладонь — щечка открытая, уже замороженная алым румянцем, и влажная от ее дыхания шаль.
Елена отпустила мою руку. Взгляда не отводило, но стереометрия души сама уже подгоняла мгновение к единоправде; ни глядя, ни мигая, отвело голову в сторону, укладывая ее на худеньких, ужасно холодных пальчиках панны Елены. Та сунула большой палец под шарф, провела вдоль уса, нажала на губы, раскрыло зубы, так она добралась до языка, дыхания, слюны, до источника тепла в тьветистых выдохах, исходящих из тела. Повторило ее движение — девушка открыла рот, ухватила холодный большой палец зубками.
И теперь — в путах симметричной стереометрии влюбленных — вошло с Еленой в некий вид резонанса, туго настроенного на взглядах, телах, дыханиях, на тепле и тьмечи, протекающими между телами. Вокзал Муравьева, пассажиры, лоточники, носильщики, жандармы и казаки — все, исключенное из этого резонанса, выпало за границы сознания — все это были вещи и движения настолько отдаленные и абсолютно лишенные значения, как и перемещения созвездий на небе.
Ибо тут — один пульс отвечал на другой пульс, глаз — на глаз, подкожный нерв — на нерв, светень — на светень, невысказанная мысль — на мысль, язык — на язык, тепло — на тепло. И действительно, казалось, что именно таким вот образом — то есть, без слов — я-онорассказывает девушке все вещи, о которых невозможно рассказать, и именно таким вот образом — в этом резонансе молчания — девушка, выкачавшая из себя тьмечь, высказывает в условиях Льда все, что не высказали все возможные и не свершившиеся Елены Микляновичувны, и все их страхи, стыдливости и желания — наполовину правдивые, наполовину нет — и все вероятные, и такие же бесконечные варианты их прошлого, среди которых находится и детство болезненной Еленки из хорошего дома, и мошенническая молодость наглой дочки дубильщика, и миллион других историй, столь же хорошо соответствующих единоправде настоящего момента; все возможные, но пока что еще неправдивые варианты будущего, среди которых находится и такой, в котором панна Елена быстро умирает от возобновившейся чахотки, но и такой, в котором она выходит замуж за Порфирия Поченгло, и такой, в котором Елену осуждают на смерть за чудовищное убийство, а еще такой, в котором…