Лёд
Шрифт:
Редакция «Иркутских Новостей» пульсировала жизнью. Сегодняшний номер уже был отправлен в печать, но это ненамного уменьшило суету и говор, царящие в комнатах и коридорах. Перепачканные тушью и чернилами редакторы, наборщики с краской на руках и одежде, курьеры с охапками гранок и свеженапечатанных газет, посыльные в тулупах и шапках-мираже-очках, в которых очки были непосредственно вшиты в толстую маску, заслонявшую лицо, даже в помещениях редакции их не снимающие, в настоящее время выбегающие снова на мороз; кроме того, какие-то женщины, их гоняющие, еще швейцар или привратник над головами орущий — могло показаться, что по тесным коридорам «Новостей» перекатываются истинные толпы. Подобный темп работы и скорость того пульса, с которым вибрирует жизнь между людьми, помнило по конторе Friedrich Krupp Frierteisen AG.Стучали пишущие машинки, хлопали двери, шелестели бумаги. Становилась понятной необходимость привлечения на работу огромной массы подростков в качестве курьеров, в связи с бесполезностью в Краю Лютов телеграфа, телефона и радио. Тем не менее, в эту пору в редакции встретилось с такой их концентрацией, что прохождение от лестницы на другой конец этажа, к комнатам старших редакторов, заняло бы с четверть часа и стоило бы несколько мелких контузий — если бы не могучие тела господ Леверы и Щекельникова, пробивающих дорогу. Одного недоростка, разогнавшегося с машинописью в руке, когда тот наскочил на писателя, великан цапнул за воротник и, подняв в воздух, переставил на аршин в бок и за себя; а там схватил дергающегося мальчонку господин Щекельников и тоже переместил грубо на расстояние вытянутой руки. Таким вот образом перемещалось через расположения иркутской прессы.
Господин Левера отлучился, чтобы устроить собственные дела. Я-онопостучало в двери кабинета редактора Григория Григорьевича Авксентьева, которого рыжий литератор идентифицировал в качестве «АГГ», подписавшегося под статьей об Аэростатном Немом. Постучало раз, другой и третий: безрезультатно. В принципе, так могло бы стучать и до Страшного Суда: с этой стороны редакционный шум, а в средине — сунуло голову — пять мужиков режутся в карты на заваленном бумагами письменном столе, в тучах табачного дыма, сидя на пачках старых газет, солидарно попивая винцо из бутылки, и тут же гудит пара потасканных самоваров, пуская пар под запотевшее окошко, а красный попугай дерет горло в проволочной клетке под потолком. Показалось, будто бы Левера что-то напугал; подумало, что попало в комнату фирменных бездельников. Но, слово за словом — присаживайтесь, двери закройте, раздевайтесь и присаживайтесь, добрый человек — и оказалось, что это издатель, старший редактор, два начальника отделов и этот вот, лысый как колено, Григорий Григорьевич Авксентьев, золотое перо по сенсациям и скандалам, они после сдачи номера в печать предаются не слишком изысканным развлечениям. А газета — завтрашняя газета делается сама. Да что бы мы были за главные редакторы, если бы вообще на работу должны были приходить, чтобы газета в срок на печать пошла! Вот только, прежде всего — кто вас сюда впустил, а? — А так, прошел. — Для разугреву глотнете? — Благослови вас Господь, господа журналисты. — Ну, Миша, раздавай. А вам — как вас зовут? — для лучшего разогрева партия зимухи ну никак не помешает. Так как? — А почем вход? — А по рубчику.
— А давайте!
Играло. Поначалу и вправду шли ставки по рубчику, но уже в третьей партии в банке было пятнадцать рублей, и даже рука холодная была, как следует, без единой красной, огненной карточки — захапало почти сорок рублей. Редакторы вопить начали. — Ага, вон оно птичка какая! Общипать нас пришел! — Признайтесь-ка, это Вейхермайер его наслал. — А мы так опростоволосились. — Да что вы! — ужаснулось я-оно. —Вовсе даже неправда, совершенно случайно. Потому что ищу здесь Григория Григорьевича — (тем временем, тасовало карты для следующей раздачи) — по делу одной его старой статьи.
— Да что вы говорите! — Статья! Статья! — отозвался попугай. Авксентьев угостил папиросой. За время от торговли до проверки он припомнил всю аферу с Аэростатным Немым и что о нем писал пять с половиной лет назад. Глотнул винца, запил чаем, сунул в рот еловую конфетку. Ну да, говорили и писали об этом, неделю или две больша-ая сенсация была, потом, естесно, кое-чего другое на ее место пришло — только чего собственно гаспадинузнать собрался? Что, снова тот дикарь нашелся? Или шведы какие только сейчас за ним приехали? Тут было бы смысл чего-нибудь накалякать! — Да нет, ничего подобного. Одна лишь мелочь из той статьи, может помните: чего такого было в тех ящиках, которые Немой в том пакгаузе над Олекмой попортил, и из которого чудесным образом сбежал? — Один Господь то знает, никак ни я! Но не будете ли вы так добры проверить это в каких-то своих старинных заметках, в тогдашних материалах, ведь должно же было быть там больше записано, не все ведь на полосы идет. — Гр-ранки! — орала птица. — Гррранки! — Авксентьев только задумчиво посасывал конфету. — Ну что вам такого, пару шагов сделать, — настаивало я-оно, —сами же видите, целое состояние проигрываю вам. — Он пошел.
Играло. Карта приходила то получше, то похуже. Сняло шубу, расстегнуло сюртук, послабило воротничок и галстук. Один редактор выскочил на мгновение, чтобы занять наличности. Посчитало украдкой, а сколько живых денегосталось: тридцать рублей и мелочь, но это с учетом того, что было в игре, потому что в бумажнике один одинокий червонец. Хлопнуло его на столешницу — какой смысл одну бумажку в бумажнике держать? Пришла рука холодная, пришла рука горячая, снова холодная, спустилось до двадцати пяти. — Форрртуна! — скрежетал попугай. — Форррртуна! — Вернулся Григорий Григорьевич, показал листок с собственноручными записями: в распоротых ящиках находились запасы тьвечек. — Но каких: на тунгетите или ледовом угле? — Знаю только то, что стоит здесь, вот. — Спасибо. —И неудобно же отказаться прямо сейчас и удрать, весьма неудобно выглядело бы, Авксентьев так старался помочь — нужно играть. Играло. Уже не поднимало глаз на редакторов, взгляд нацелен только на карты. Господин издатель начал бучу, будто бы мои карты краплены кровью; натянуло на расчесанную руку перчатку. Откуда-то появилась новая колода. От последующей раздачи достались одни фигуры Лета; рука тут же бросила на кучку два рубля. — Пррравда! Пррравда! — Вздрогнуло. Часы — зыркнуло на них — сколько дадут за такие новенькие, посеребренные часы —глянуло, который час. Теслектрический ток шел под кожей ревущей струей — одно даже прикосновение к холодному металлу выворачивает мысли, ломает все ассоциации. В Министерстве Зимы ждут, на столе остатки сбережений, нужно объявить «пас», сказать, что уже поздно и выйти, это настолько очевидно, настолько разумно и правильно — я-оноуже видит, слышит, как в ответ они бормочут слова прощания… — Господа, прошу прощения, засиделся, а тут еще дела. — Подхватило последние деньги, шубу, шарф, шапку и выскочило в коридор.
Господин Щекельников читал свежие «Новости» только-только из типографии. — Пишут тут, что католикам святая исповедь помогает с кишками. Что скажете на это, господин Ге? — А я и не знал, что вы читать умеете. — Кто слишком много читает, по-дурацки людям верить начинает, может, замечали? — А где господин Левера? — Побил какого-то бухгалтера пишущей машинкой, и его спустили с лестницы. Идем? — Идем, идем. — Вздохнуло свободнее. — Все эти бумагомараки, господин Щекельников, одна сплошная банда кровопийц. — Вы говорите!
В здании Таможенной Палаты снова День Энтропии, поскольку издавна уже заказанные бригады каменщиков наконец-то принялись спасать домину, будут новые опоры под потолки класть, стены выпрямлять и штукатурку освежать. По этой причине части чиновников пришлось покинуть свои кабинеты. Но — дело оказалось хуже: когда боковыми дверями быстренько пробежало мимо шембуховского Михаила, чтобы найти того худого блондинчика в его кабинете, оказалось, что это вообще ничейный кабинет. А кто им все это время пользовался? Ну, видите, наверное, тогда ремонт в другом месте шел, и оттуда сюда кто-то перебрался на неделю-две. Так, может, хоть скажете, кто это был такой — и описало, как можно лучше, вплоть до наполеоновского локона на лбу. И чиновник, должно быть, не последний! Спрошенный конторщик поднял глаза к потолку, скривился, почесал себя под подбородком, дернул за ус… После откачки тьмечи, я-онотолько после добрых нескольких минут подобного театра поняло совершенно очевидные интенции и вынуло бумажник. Чиновник перестал изображать полную потерю памяти лишь тогда, когда увидел рублей где-то шесть. — Если меня не обманывает память, — запел он, — это комиссар Урьяш. — И где я его могу найти? — А об этом спрашивайте уже в администрации.
Отправилось в Администрацию. Пять рублей. — Комиссар Франц Маркович Урьяш? Правильно. Вот у нас тут бумаги подшиты: в первую неделю октября вернулся на должность в Канцелярии Генерал-Губернаторства. — И где мне его там искать? — В Цитадели, ваша милость, в Цитадели. — А гляньте-ка в бумаги, может у вас там имеется его иркутский адрес. — Хотите узнать приватный адрес высокопоставленного губернаторского чиновника? — приподнял бровь канцелярист. — Сколько? — со вздохом спросило я-оно.Тот показал. Пришлось спасовать, в противном случае не осталось бы денег даже на проезды Мармеладницей на работу.
Потащилось назад в секретариат Шамбуха, обходя кучи мусора на полу и тучи штукатурки, летящие из разбиваемых стен. Никто здесь посетителю за бесплатно ни в чем не поможет, такова культура государства и человека, и это видно даже в столь мелких делах, впрочем, а в каких надо? — простолюдин с небольшими средствами только с ними дело и имеет, не с государственными же вопросами, не с проблемами войны и престола. Именно по этому мы и измеряем, и отличаем Государство от Государства: по мине человека на входе в учреждение, по изгибу спины и наклону шеи, по напряженности взглядов между просителем и бюрократом.
Уселось под криво висящим портретом министра Раппацкого.
— А может вы мне подпишете, и я пойду, а? — обратилось к Михаилу.
Татарин возмутился.
— Порядок должен быть! Ожидайте!
— Тогда скажите хотя бы, не слышали ли вы, хоть что-то в моем деле сдвинулось? А? Долго еще комиссар Шембух собирается держать меня тут на привязи?
Секретарь скорчил изумленную мину.
— Да откуда же мне знать, что там начальство думает, или даже не думает! — Через какое-то время он смилостивился. — А вы хорошенько ходите со своим вопросом? Где уже были?