Лёд
Шрифт:
— Вы столько раз говорили об Истории. И вот сейчас вас разогнавшаяся История пнула под зад. Больно? Не может не болеть. Все остальное растворится в иллюзорном тумане — она одна останется жесткой реальностью. Так что не стоните, как тогда, в поезде. Вы коснулись обнаженной материи Исторического Процесса!
— А я вас человеком с характером считал!
Тот иронически фыркнул.
— Вы переоцениваете степень моего плутовства. Не существует какого-либо подобного заговора, такой клеветнической интриги, посредством которой здесь, подо Льдом, можно было бы сделать, что граф Шульц обманет самого себя, то есть, станет кем-то, кем не является. Не могу я Правду как угодно фабриковать, по капризу собственному творить Правду из Неправды. Если бы дело это противоречило форме души графа, князь Блуцкий-Осей первым бы увидел это и сказал царю, что Правда такова, что в характере губернатора Шульца-Зимнего нет измены, что верность его сильнее амбиций, и что он никогда Сибирь у Его Величества не заберет. И на этом бы все и закончилось, и сам Шульц об этом тоже прекрасно знал. Тем временем, что он делал? Сотнями садил под замок вольнодумцев за любую тень подозрений в поддержке отделения, казакам приказал в народ стрелять, при всякой оказии клялся в верноподданстве Петербургу, и собственных людей, не слишком самодержцу приятных, в тюрьмы сажал.
Вспомнилась сцена в Цитадели, когда Шульц опустил перед князем того полковника со слишком откровенным языком опустил. Воистину, Математика Характера — ибо чем отличалась эта последующая игра от розыгрыша Иваном Петруховым на балу в губернаторском дворце?
В Царстве Идей математик будет самым практичным из всех людей.
— Членов Клуба я бы обманывать не стал, — продолжал пан Порфирий. — Мысль пришла уже потом, после визита американцев у Шульца, на который он отреагировал теми неожиданными арестами… И ведь мне пришлось уйти с глаз, чтобы тут же не предать себя. Что было можно, устраивали на бумаге, посредством писем, посторонних курьеров.
— Но когда вы договаривались со мной — ведь тогда, да — с той полицией — ведь это уже по петербургским приказам, не так ли? Что вы тогда сделали? — признались в участии в областническом заговоре под тайным управлением генерал-губернатора? Вы лгали, должны были лгать!
— Так я ведь и вправду рассчитывал на ваш договор с лютами! И до сих пор на него рассчитываю. Без Оттепели в Сибири… кто знает, как далеко вообще удастся протолкнуть независимость. Видите ли, вся идея основана на том, что импульс приходит не ото Льда, потому что из Льда никакой новый, революционный импульс вообще не может поступить — но из-за дальних пределов, из Америки, с нью-йоркских бирж, от Моргана и японского императора… Столкновение, говорите, карамболь. Так. Один шар бьет в другой — на этом полушарии, на другом полушарии, стук-стук-стук, и не видно самой руки игрока в бильярд, только неожиданное, всеохватное движение. Так творят Историю.
…Если бы хотя бы на год, на пару лет Лед попустил настолько, чтобы одна перемена от другой и третьей успела подальше отбиться, пока не замерзнет заново!
— Забудьте про Оттепель! — мрачно засмеялось я-оно. —Никаких переговоров не будет. Буду рад, если сам с жизнью уйду. Все пошло псу под хвост. Вот что осталось от великих планов! Вот что пришло с заговоров! Тьфу!
— Вы уверены, что…
— А как еще!
— Может, если бы…
— Вот такая Оттепель! — Округлая светень блеснула на стене за директором Поченгло, и я-оночуть не упало со стула. — Ах! Боже! Трифон! — позвало.
Появился Трифон.
— Ваше благородие желает…?
— Одевайся и, одна нога здесь — другая там, мчи в Физическую Обсерваторию Императорской Академии Наук, к доктору Тесле. Сообщи ему, что генерал-губернатор начинает бунт против Императора, и что доктор Тесла должен незамедлительно бежать, пока Шульц, окровавленный, без духа лежит. Что это говорит господин Герославский. Понял?
— Понял, ваше благородие, понял.
— Только, чтобы никто другой вас не подслушал!
Пан Порфирий закурил папироску.
— Вы опасаетесь, что он, все-таки, может выжить, — горько сказал он сам себе. — Вы молитесь за поражение свободной Сибири. А ведь теперь одни только Соединенные Штаты Сибири способны спасти вас от петли! Не забыли? Как только Шульц умрет, царские чиновники вас, соучастника в его убийстве, посадят, уж наш Николай Александрович за этим проследит.
— Если Шульц умрет, то это еще полбеды: временное, военное правительство попадет в руки князя Блуцкого, то есть, снова в руки царя, и тогда доктор Тесла, тем более, получит государственное вспомоществование, и тогда, возможно, вы даже дождетесь Оттепели, пробужденной машинами Теслы…
— И что мне с нее тогда…! — отшатнулся тот.
— Но если Шульц выживет и власть сохранит, то что первое сделает он, явно встав против Его Величества Николая Александровича? Каково то дело, одно единственное, которое, несмотря на гнев императора, способно купить ему и Победоносцева, и все силы Края Лютов?
…Защита зимназовых богатств перед войной, которую объявил лютам безумный царь!
— Ему придется понять, что в замороженной Истории подобную революционную перемену он никак не защитит. — Поченгло прищелкнул языком, выдул дым. Переложенные в левую руку перчатки высвечивались на настенных панелях изображением солнечного паука, запутавшегося в дюжине толстых конечностей. — Отрыв Сибири от Российской Империи без Оттепели…
— Пан Порфирий, граф Шульц-Зимний не верит в Математику Истории.
Тот закусил губу со струпьями.
— Вы должны, вы обязаны переговорить с отцом!
В Царстве Идей математик будет самым практичным из всех людей — тем временем пока не История, не аполитея правит Сибирью, Россией и миром. Наилучшие планы, наиболее глубоко продуманные, уголовные шахматные партии и математические заговоры — не срабатывают, поскольку не до конца правда была отделена от лжи, не одни только Измаилы живут здесь, и, что бы ты ни делал, всегда ворвется откуда-то зародыш энтропии. Материя еще не замерзла.
— Эх, черт подери,бежать — не бежать, имеется ли вообще смысл…
Поченгло схватил за плечо.
— Пан Бенедикт, нельзя так! Возьмите себя в руки. Знаю, все выглядит так, будто бы небо вам на голову обрушилось, но ведь это еще не конец. Разве не бывали вы в худших переделках? А когда из Транссиба вас в лес выкинули? А? Поддались вы тогда? Нельзя же так!
Он вручил папиросу, уже подкуренную. Взяло ее трясущейся рукой.
— Ведь если даже здесь невозможно опереться на разуме, на логических посылках… — затянулось я-оно, —то что остается? Ворожить по светеням, по инею? Встать под Черным Сиянием словно сонный раб?