Лёд
Шрифт:
— Раз уж мы его обворовали, — предложила Елена, то, может, свистнем и полотенце, все равно же выбросит, и следов не будет.
— Понятно, но лучше сразу содрать ковер с пола.
Труп застонал и открыл рот.
Я-оновскочило на ноги.
Панна Елена от неожиданности уселась на секретер, сбрасывая с него книги и бумаги.
— Так вы его не проверили?!
— Не успел. Вы сразу же…
— Не успел!
— Впрочем, вы же сами видели. Труп — как живой. То есть — как мертвый. То есть… Очень убедительный такой покойничек, вот что я хотел сказать.
— Пульс! Или хотя бы дыхание! Что угодно!
— Но он же не приходил в себя, когда мы его тут таскали.
— Вы лучше на мессу пожертвуйте в благодарность, за то, что он живой, а не жалуйтесь.
— Я и не жалуюсь. Я только… Прежде всего, это было случайностью. Это вы сделали из всего этого убийство!
— Что я слышу…?
— Ну да! Это у вас мания какая-то! Убийства, следствия, преступления! Раз уж тело в крови, так и труп. А если труп, то наверняка смертоубийство. Дурацкая случайность, но появляется панна Елена, и через полминуты мы уже избавляемся от останков — сообщники преступления. Как раз об этом я и говорил, когда вы меня высмеивали! Так и становишься в Лете убийцей, никакого убийства не совершив. Впрочем — именно так я и сделался этим чертовым графом. И, один Господь ведает, кем еще.
— Ну, если бы мы выбросили его через окно из мчащегося поезда, убийство бы точно случилось.
— Это вы бы выбросили.
— Так сама бы я и не подняла.
— Но ведь хотела же!
— Я помочь хотела! Неблагодарный! Ледяное сердце! Я тут жертвую собой, а этот…
— А вас кто-нибудь просил? Нет! Чего вы вообще от меня хотите?! Сами тут пришли и в двери рвались! Кто такое видел! Где вас так воспитывали! И теперь тоже — навязываетесь — с трупом…
— А вы бы стояли над ним и руки заламывали: может, он живой, а может, не живой! может, повесят, а может — и нет, или меня подвесят, тьфу, яйца у мужика ни на что не годятся!
— Ага, еще и язык грязный, площадной. Ладно уже, болтайте, болтайте, сколько хотите!..
— У-у, сволочь…!
Юнал Фессар уселся, пощупал голову, замигал, потом поднял глаза на людей, выкрикивающих над ним по-польски непонятные оскорбления.
— Excuse-moi, mademoiselle, mais je ne compremds pas… [106]
106
Простите, мадемуазель, я что-то не совсем понимаю… (фр.)
Панна Мукляновичувна заботливо припала к нему.
— Ага, значит, мы уже воскресли! — Очень осторожно она коснулась рассеченной кожи. — Кость не треснула, это самое главное. — Она подала купцу руку. — Встанете?
Я-оноподхватило турка под вторую руку.
— Поосторожней. С ушибами головы оно всякое бывает. — Тоже перешло на французский. — Вы же как раз слышали, какое-тут различие во мнениях произошло: следовало ли вообще вас шевелить; врачи, как правило, говорят, что не надо, но поезд все равно трясет, нужно было бы послать за доктором Конешиным, как вы себя чувствуете, может, все-таки послать?
Господин Фессар улегся на кровати; опершись на изголовье и прижав к ране поданный Еленой ее батистовый платочек, он осмотрелся уже более осознанно.
— Погодите. Господин Геросаксонский. Мадемуазель…
— Елена Мукляновичувна.
— Ну да, помню. Сейчас.
Он провел пальцем по лбу, глянул на окрасившийся багрецом кончик.
В третий раз я-оноподняло упущенный платок. Господин Фессар глянул, узнал свою собственность и поднял глаза. Лицо его искривилось.
— Вон оно что! — рявкнул он. — Вот что вам нужно!
Панна Елена собралось было присесть возле турка, но сдержалась. Вместо этого она встала перед окном, ветер играл ее блузкой, рвал кружева.
— И что же нам нужно?
— Уважаемый господин Фессар, — медленно произнесло я-оно,следя за тем, прекратилось ли кровотечение из носа, — слишком сильно разнервничался, когда я выдвинул предположение, будто бы это он несет ответственность за, ммм, таинственное исчезновение из поезда Мефодия Карповича Пелки.
— Пелки! — фыркнул турок. — Черт подери, какого еще Пелки!
— Уважаемый господин Фессар, — сказало я-оно,бросив купцу его окровавленный платок, — по неизвестным мне причинам надумал, будто я обладаю или вхожу в общество, обладающее секретом, ммм, разведения зимназа за пределами Страны Лютов.
— Неизвестным причинам! — воскликнул турок и схватился за голову, поскольку боль, явно, была нешуточная; далее он продолжил уже шепотом: — Вы очень четко давали это понять. За картами. Потом. А эти люди в Екатеринбурге. А князь. Дурака из меня делаете.
— Уважаемый господин Фессар, — сказало я-оно,сунув руку под пиджак и жилетку, — любой ценой желал заполучить эту технологию. По крайней мере, сделаться участником совместного предприятия. Он пытался подкупить меня, добыть из меня всяческие подробности. Что ему, естественно, не удавалось, поскольку никаких подробностей и не существует; он все это сам придумал.
— А Отец Мороз? — Турок машинально поднял второй платок и какое-то время, в странной задумчивости, присматривался к обоим, один в правой руке, другой — в левой, оба бело-красные. Он стиснул челюсти. — И мадемуазель верит этому сукину сыну. Вы же видите, мадемуазель, как он врет — в глаза же врет!
— Уважаемый господин Фессар, — произнесло я-оно,сунув правую руку под расстегнутый жилет, — попытался тогда добраться до моего компаньона, то есть, человека, которого он считал моим компаньоном или сообщником. В Екатеринбурге он должен был видеть Пелку. Не знаю, что там происходило; сам я убежал. Возможно, у него была возможность обменяться с ним парой слов. После того, сразу же после отхода Экспресса, он сразу же направился к Пелке, в купейный вагон. Вызвал его из купе. Где там ночью можно переговорить наедине? Они вышли на площадку за купейными вагонами. Господин Фессар желал вытянуть из Пелки то же самое, что и от меня — но, мало того, что Пелка, ясное дело, ни о чем не имел ни малейшего понятия, но неожиданностью стало то, как Пелка отреагировал на такое предложение — он, мартыновец. А вы не знали? Не знали. Вы подрались? Какая-то стычка? Поезд дернул? Вы же прекрасно знаете, как все может неудачно сложиться.