Лэд
Шрифт:
— Лежать, Лэд! — сказал Хозяин очень мягко, срывающимся голосом.
Лэда это озадачило, но он послушно опустился на пол.
— Этот стервец хотел убить моего мальчика! — бушевал Фермер с Уолл-стрит. Он подхватил на руки воющего Морти, чтобы определить тяжесть ранения.
— Он мой гость! Он мой гость! ОН МОЙ ГОСТЬ! — внушал себе Хозяин снова и снова. — Господи, помоги мне не забыть, что он мой ГОСТЬ!
Вперед вышла Хозяйка.
— Лэд скорее погибнет, чем обидит ребенка, — провозгласила она, стараясь не думать
— Та плотивная коска поцалапала меня! — заходился в реве Морти. — Убей ее, папа! Я сам хотел. Я хотел блосить ее в огонь. А гадкая собака не дала мне! Убей ее, папа! Собаку тозе убей!
Хозяин так и разинул рот.
— Почему бы тебе не сходить к загону, дорогой? — поспешила вставить Хозяйка. — Надо проверить, как там овцы. И возьми с собой Лэда.
Лэд, единственный из всех псов Усадьбы, имел право находиться в доме днем и ночью, в том числе в недоступной для других животных столовой. Остаток того дня он не пользовался своей высокой привилегией, а держался подальше от дома — растерянный, несчастный, по-прежнему страдающий от ожогов, несмотря на то что Хозяин обработал их мазью.
Весь вечер Фермер с Уолл-стрит многоречиво описывал несравненные качества своих овец и выражал уверенность в их сокрушительной победе над остальными участниками ярмарки. Когда он наконец согласился отправиться спать, на Усадьбу спустилась тишина.
В черный час перед самым рассветом эта тишина взорвалась сразу в нескольких местах — взорвалась чудовищной какофонией, которая напрочь разогнала всякий сон.
Это была смесь ора, блеяния, лая и топота множества ног. Звук возник разом и на полную громкость, продлился несколько секунд и потом замер.
Но к этому моменту все, кто был в Усадьбе, подскочили с постелей. Набросив кое-какую одежду, обитатели дома спешно спустились на первый этаж. Там уже буянил Фермер с Уолл-стрит — ломал дверной засов, не в силах разгадать его секрет.
— Это же мое стадо! — закричал он при виде хозяев. — Ваш чертов пес добрался-таки до него! Я слышал, как блеяли бедняжки, и слышал, как он рычал на них. Они обошлись мне…
— Если вы говорите о Лэде, — вспылил Хозяин, — то он…
— Вот фонари, — вмешалась Хозяйка. — Давайте-ка я открою дверь. Я справлюсь с этим засовом.
Они вышли в темноту и чуть не столкнулись с Макгилликадди. Шотландец, разбуженный шумом, как и все остальные, уже успел наведался к загону и возвращался с сообщением, что все овцы разбежались.
— Это колли! — брызгал слюной Макгилликадди. — Вот клянусь. Точно знаю — он. Я с самого начала раскусил его, по тому как он пялился на наших овец, днем еще. Он…
— Вот и я так сказал! — ревел Фермер с Уолл-стрит. — Грязный убийца! Сначала он хотел убить Морти. А теперь разделался с моими овцами. Вы…
Хозяин пытался что-то возразить. Но из темноты протянулась узкая белая ладонь и мягко прикрыла ему рот.
— Вы говорили мне, что он всегда спит под пианино в вашей музыкальной комнате! — обвинял гость хозяев, пока все четверо шли к загону, освещая путь электрическими фонариками. — Так я заглянул туда. Под пианино его не было. Он… он…
— Лэд! — позвал Хозяин. И еще раз, во все горло: — Лэд!
Далекий рык, короткий лай, потом невнятная суматоха — и через какое-то время на самом краю пятна света от фонарика показался Лэд.
Только мгновение постоял он там, а потом развернулся и исчез в темноте. А Хозяин не смог позвать его обратно — у него пропал дар речи. Облик большого колли, подсвеченный безжалостным сиянием электричества, погрузил всю группу в потрясенное молчание.
Лэд отчетливо был виден в луче света. Его обычно ухоженная шуба была вся всклокочена. Глаза горели огнем. И — его морда была красной от крови. Все успели увидеть это до того, как колли убежал.
Первым звуком, нарушившим молчание, был стон — это застонал Хозяин от сердечной боли. Собака, которую он любил, оказалась убийцей.
— Это неправда! Неправда! — твердо заявила Хозяйка.
Фермер с Уолл-стрит и Макгилликадди уже припустили бегом. Пастух отыскал на земле следы множества маленьких копыт и пошел по ним. Гость, ругаясь и тяжело дыша, не отставал от него. Хозяйка и Хозяин составляли арьергард.
С замиранием сердца они вглядывались в темноту, страшась увидеть растерзанное тело овцы или иные свидетельства бойни. Но ничего такого не попадалось им на пути, проложенном овечьими копытами.
Через четверть мили этот путь закончился.
Все четыре фонарика одновременно осветили небольшой пригорок на лугу у окраины леса. Обычно этот пригорок был зеленым. Теперь он побелел.
На его невысоких склонах сгрудилось стадо овец — плотно, будто стянутое веревкой по периметру. На вершине холмика восседал Лэд. Он сидел в странной позе, одной снежно-белой лапой прижимая что-то к земле. Что именно он прижимал, нельзя было сразу разглядеть за кудрявыми спинами, но во всяком случае не овцу.
Фермер с Уолл-стрит прервал удивленную немоту невнятным мычанием.
— Ну, это да! — не очень уважительно перебил его пастух, который успел уже обойти пригорок и произвести пересчет голов. — Ни одна штука не пропала, ни одна — коль я верно все увидел — не поранена. Все двадцать тута.
Фонарик Хозяина нашел между овцами щелочку, сквозь которую его луч смог осветить вершину пригорка. На свету стало ясно, что под лапой Лэда корчится перепуганная Мелисанда — прусская овчарка стоимостью одна тысяча сто долларов.
Макгилликадди крякнул и отправился вокруг пригорка со второй, более тщательной проверкой. Когда он вернулся, то лицо его было мрачнее обычного.