Лэд
Шрифт:
Потом она увидела, как под собаками из снега показалась голова — прекрасная голова, хотя вся израненная и окровавленная. Эта голова, подрагивая, тянулась к горлу Рекса.
— Они… они убивают Лэда! — в ужасе, не веря своим глазам, закричала Хозяйка.
Забыв о том, что на ней только тонкое платье и еще более тонкие шлепанцы, она выскочила на улицу и бросилась к трем псам. На полпути ее обогнал Хозяин, несшийся через глубокие сугробы.
Хозяйка услышала его окрик, при звуке которого Волчок испуганно, как напроказивший школьник, улизнул в сторону. Но Рекс уже зашел слишком далеко, чтобы слушаться команд. Хозяин схватил его
Охотничий нож Хозяина вонзился точно под левую переднюю лапу. Захрипев, словно иссякший сифон для газировки, огромная собака рассталась с жизнью — и с нашим повествованием.
Позднее у Хозяина было предостаточно времени, чтобы оплакать вынужденное убийство пса, которого он любил и который долго служил ему верой и правдой. Пока же все его помыслы были обращены к истерзанному и бесчувственному телу Лэда среди заляпанного кровью снега.
Нежно он поднял его на руки и перенес в дом. Там легкие пальцы Хозяйки занялись его ужасными ранами. Не менее тридцати шести глубоких укусов приняло старое изношенное тело. Некоторые из них оказались слишком опасными для домашнего лечения.
По телефону был призван разворчавшийся ветеринар. Только обещание тройного гонорара побудило его покинуть на ночь глядя домашний уют и преодолеть десять заснеженных миль в норовистом автомобиле.
Хозяйка держала голову Лэда у себя на коленях. Ветеринар осмотрел так и не пришедшего в сознание пса и брюзгливо сказал:
— Надо было мне остаться дома. Он уже почти мертв.
— Почти, но не мертв же! — возразил Хозяин. — Я знаю Лэда, а вы — нет. Он привык жить, а нарушать свои привычки он не любит. Не нарушит и эту, если ему помогут лучшие в штате лечение и уход. За дело!
— Нет у меня тут никакого дела, — упирался ветеринар. — Он…
— У вас тут очень важное дело, — мягко перебил его Хозяин. — Вы останетесь здесь, пока не минует опасность для жизни Лэда — даже если мне придется украсть у вас брюки и машину. Вылечите его. И если у вас получится, то счет можете выписать на облигации «Займа свободы» [11] .
Два часа спустя Лэд открыл глаза. Он был обмотан пахучими бинтами и пропитан мазями. Шерсть вокруг самых опасных ран выбрили. Ослабевшее сердце поддерживали гликозидом наперстянки.
11
Облигации, выпущенные правительством Соединенных Штатов в 1917–1919 гг. с целью финансирования расходов по ведению войны и оказанию помощи союзным державам. — Примеч. пер.
Он посмотрел на Хозяйку единственным глазом, свободным от бинтов. Приложив титанические усилия, он шевельнул хвостом — только раз. И попытался издать трубный лай, которым всегда приветствовал встречу с ней после разлуки. Попытка обернулась полным провалом.
После этого Лэд захотел рассказать Хозяйке о сражении. Очень слабо, но очень настойчиво он «заговорил». Тон его повести порой снижался до грозного рыка, когда речь заходила о боевых подвигах, а потом опять возвращался к щенячьему визгу.
Лэд славно потрудился в тот день, и хотел аплодисментов. Он много страдал, боль все еще терзала его тело, поэтому ему требовались сочувствие и ласка. В конце концов он уснул.
Только через две недели Лэд смог встать на лапы и еще через две — выйти из дому без посторонней помощи. И потом настало теплое весеннее утро, когда ветеринар объявил, что здоровью колли больше ничего не угрожает.
Пес был очень худым, очень слабым, с белоснежной мордой и с видом старого, старого человека, чье хрупкое тело поддерживается только царственным достоинством. Но он был живым.
Медленно он двинулся от своей «пещеры» под пианино к открытой входной двери. Волчок, весь месяц находившийся в черной немилости, в этот момент шел через гостиную на веранду. У порога две собаки оказались одновременно.
Очень уважительно, почти угодливо Волчок посторонился, уступая Лэду дорогу.
Его родитель прошел мимо, даже не глянув на Волчка. Но шаг Лэда сразу стал тверже и увереннее, и он высоко поднял величественную голову.
Потому что Лэд понял: он все еще король!
Послесловие
Истории о Лэде, напечатанные в разных журналах, были встречены с неожиданно теплым интересом. Ко мне стали приходить письма из Европы, от солдат и моряков, от множества детей, от мужчин и женщин со всех концов света.
Очень мало кто из авторов тех писем хвалил сами истории. Но все они хвалили Лэда, что радовало меня гораздо сильнее. И более сотни моих корреспондентов хотели знать, существовал ли Лэд на самом деле и правдивы ли все мои истории.
Возможно, вам тоже будет небезынтересно узнать о нем немного больше.
Да, Лэд — реальная собака, лучшая собака из всех, которых я встречал до сих пор. И ключевые события почти всех моих рассказов о Лэде абсолютно правдивы. Это и объясняет в значительной степени их популярность среди читателей.
После «Дня Битвы» Лэд прожил еще два с лишним года — по-прежнему доблестный духом, великий сердцем, бесконечно мудрый, по-прежнему признанный правитель Малого народца, населяющего Усадьбу.
Потом, теплым сентябрьским утром 1918 года он растянулся в самом прохладном и тенистом углу веранды, чтобы поспать. И пока он спал, его великодушное сердце тихо перестало биться. Он не ведал боли, недомоганий и прочих тягостных спутников глубокой старости. Ему выпало прожить целых шестнадцать лет, до краев наполненных счастьем и любовью.
Разумеется, такая смерть не давала оснований ни для глупого горя, охватившего нас, ни для мрачного уныния, которое заволокло Усадьбу. Это было абсолютно неуместно, если не сказать сентиментально. Признаю это без спора. Должно быть, поэт-священник Уильям Вудс, автор стихотворения «Двор поместья», познал то же горькое чувство утраты, что и мы, и отразил его в строках:
О, вместе с старым псом уходит нечто, что, думал я, не может умереть!Мы похоронили Лэда в залитой солнцем лощине, бывшей его излюбленным местом отдыха под открытым небом, рядом с домом, который он так долго и доблестно охранял. Вместе с ним мы опустили в могилу его Красный крест и Синий крест — почетные награды за деньги, которые были собраны от его имени. Над его головой мы установили низкую гранитную плиту, на которой была высечена пара строк.