Леденцовые туфельки
Шрифт:
— Гадость какая!
Зози усмехнулась.
— Ничего, я им отплатила.
— Как?
— Как-нибудь в другой раз, ладно? Дело в том, Нану, что я в течение долгого времени считала, что сама во всем виновата. Что я действительно урод, что я никогда ничего в жизни не достигну.
— Но ты ведь такая умная... и такая яркая, просто потрясающая...
— Тогда я совсем не казалась себе ни умной, ни яркой. Я вообще никогда не чувствовала себя ни достаточно хорошей для них, ни достаточно чистой, ни достаточно доброй. И никогда не пыталась хоть что-нибудь предпринять, чтобы
— Со своей невидимой подружкой?
— ...и люди, разумеется, надо мной смеялись. Хотя в школе к этому времени уже не имело значения, как я себя веду и чем занимаюсь. Они в любом случае стали бы надо мной смеяться, что бы я ни делала.
Она умолкла, а я смотрела на нее и пыталась представить себе, какой она тогда была. Пыталась представить себе Зози без ее уверенности в себе, без ее красоты и стильности...
— А в красоте, кстати, — сказала Зози, — самое главное то, что в действительности она практически не зависит от внешности человека. Дело не в цвете твоих волос, не в размере твоей одежды, не в том, какая у тебя фигура. Главное — то, что здесь... — И она постучала себя по лбу. — Важно также, какая у тебя походка, как ты говоришь, что думаешь... А если ты держишься вот так...
И тут она вдруг сделала нечто такое, отчего я просто оторопела. Она изменила свое лицо. Не то чтобы скорчила рожу или губы надула — нет, она просто опустила плечи, потупилась и отвела в сторону глаза, рот при этом как-то странно обмяк, волосы свесились наперед, скрывая лицо, и она вдруг совершенно перестала быть собой, а превратилась в кого-то другого, хотя и одетого в ее платье; и эта женщина вовсе не была безобразной, нет, просто она была совсем иной — на такую второй раз и смотреть-то не станешь, такую, едва заметив, сразу же и позабудешь, стоит мимо пройти.
— ...или же, наоборот, вот так...
Она выпрямилась, тряхнув волосами, и тут же вновь стала прежней великолепной Зози — с звенящими амулетами на руке, с розовой прядью в волосах, в своей черно-желтой крестьянской юбке и ярко-желтых открытых босоножках на платформе, которые на ком-то другом, наверное, выглядели бы просто нелепо, но на ней смотрелись потрясающе, потому что Зози — это Зози и на ней все всегда смотрится потрясающе.
— Вот это да! — воскликнула я. — А меня ты этому научить можешь?
— Уже научила! — смеясь, сказала она.
— Но это похоже на... магию, — заметила я и покраснела.
— Ну и что? Магические трюки действительно по большей части очень просты, — серьезно ответила Зози.
Если бы это сказал мне кто-то другой, я бы, наверное, решила, что надо мной просто смеются. Но Зози так поступить не могла, нет, никогда.
— Но ведь настоящая магия все-таки существует, — сказала я.
— Ну так назови это как-нибудь еще. — Она пожала плечами. — Назови это, если хочешь, осанкой. Или харизмой. Или очарованием. Или шармом. Потому что в основном всего-то и нужно выпрямиться, посмотреть человеку в глаза, улыбнуться самой убийственной своей улыбкой и сказать: «Да идите вы все в задницу! Я великолепна!»
Я рассмеялась,
— Как бы мне хотелось тоже так уметь! — сказала я.
— А ты попробуй, — посоветовала Зози. — И возможно, сама удивишься.
Мне, конечно, сегодня повезло. Сегодня вообще — день исключительный. И даже Зози ничего не могла знать о том, что случилось. А я действительно чувствовала себя сегодня иначе — более живой и бодрой, словно ветер переменился.
Во-первых, дело было в том, что сказала мне Зози насчет осанки и отношения ко всему на свете. Я пообещала ей, что непременно попробую вести себя именно так, и попробовала; и в то утро я чувствовала себя несколько более уверенной, тем более что голова у меня была только что вымыта, и я немножко подушилась духами Зози с ароматом роз, и потренировалась перед зеркалом в ванной, стараясь улыбаться «убийственно».
Должна сказать, что получалось не так уж и плохо. До идеала, конечно, далеко, но все же чувствуешь себя совсем по-другому, когда выпрямишься, улыбнешься и скажешь те слова (хотя бы про себя).
Я и выглядела тоже иначе: я стала как-то больше похожа на Зози, на такого человека, который вполне способен грубо выругаться даже в магазине «Английский чай», не обращая ни малейшего внимания на окружающих.
«Это не магия», — уверяла я себя и краешком глаза видела Пантуфля, который, по-моему, поглядывал на меня не слишком одобрительно и от неудовольствия дергал носом.
— Да ничего страшного, Пантуфль, — успокоила я его тихонько, — это вовсе не магия. Это разрешено.
Затем случилась эта история с Сюзи, когда она явилась в школу в платке. Похоже, она собиралась носить платок, пока у нее снова не отрастут волосы, хотя вид у нее в этом платке не очень. В нем она похожа на рассерженный шар для боулинга. Кроме того, все начали говорить ей вслед «Аллах акбар», а Шанталь стала смеяться над ней; Сюзи страшно расстроилась, и они напрочь рассорились.
После чего Шанталь весь обеденный перерыв болтала с другими подружками, а Сюзанна, естественно, явилась ко мне и стала плакаться в жилетку, но я в тот момент особой жалости к ней не испытывала, и, кроме того, я была не одна.
И это уже третье, о чем следует упомянуть.
Все началось утром, на одной из переменок. Наши, как всегда, забавлялись, кидая друг другу теннисный мячик; в игре не участвовали только Жан-Лу Рембо, как всегда уткнувшийся в книгу, и несколько «отщепенцев» (в основном девочки-мусульманки), которые никогда ни во что не играют.
Когда я вошла в класс, Шанталь как раз бросила мяч Люси и крикнула: «Анни водит!» — и все тут же заржали, принялись перекидывать мяч через всю комнату и орать: «Подпрыгни! Подпрыгни!»
В другой день я, может, и присоединилась бы к игре. В конце концов, это же просто игра, и лучше уж быть водящей, чем вообще оставаться вне игры. Но сегодня я упражнялась в том особом отношении к окружающим, которое посоветовала мне Зози.
И я подумала: «А что бы на моем месте сделала она?» И сразу поняла, что Зози скорее умерла бы, чем стала водить.